Закашлялся ночью. Проснулся в слезах.
Наверное, что-то с душой приключилось
Во сне. Не припомнить и не рассказать.
Заслужена казнь, да проявлена милость –
Ушло и забылось. В квадрате окна,
Качаясь, как старец, читающий Тору,
Меж ветреных веток мерцала луна.
И это казалось сквозь тонкую штору
Повтором. Намёком. Быть может, ключом
К ушедшему сну. "Половина второго", –
Часы утверждали. Мой взгляд ни на чём
Не мог успокоиться. Нужное слово
Подыскивал мозг, чтоб забыть этот сон
Уже окончательно: давши названье
И освободившись. Я был окружён
Словами, как тайной – глухое преданье,
Но все не годились. Я лампу зажёг,
И свет, повторяющий край абажура,
Зубчатой взлетел шестерней в потолок,
Его разделив на большие фигуры –
На свет и на тень. Потускнело окно.
Я сдался – я понял: мне не с кем бороться.
«Да, поздно, - подумал я. – Тихо. Темно.
И жизнь продолжается. Всё обойдётся».
1993
* * *
Я не люблю фотографии в рамках. Особенно те,
Где дорогие покойники смотрят печально и строго,
Смотрят с улыбкой смиренной, застывшей навек,
Как бы предчувствуя происходящее с нами,
Как бы предвидя. Нет, лучше уж – схваченный миг
Дружеской лёгкой пирушки, где все уже малость в подпитье,
Лучше уж – пляжные снимки.
Может быть, это во мне говорит иудейская кровь? –
Остерегает: не надо кумиров, не надо
Изображений… Что помню, то помню, а то, что не помню,
Помню не хуже – но глубже, но скрытнее, что ли;
Помню, не помня. Зато, иногда, просыпаясь,
Слышу забытые фразы и голос, обрывки беседы забытой.
Как это было? – Не вспомнить. Бывает, что и наяву
Вдруг воскресишь дорогую сутулую спину
В чёрном пальто. Белый снег и слепящий, почти нереальный,
Полдень февральский. От наших прогулок с отцом
В послеинфарктную зиму – немного осталось. Забылись
Споры жестокие – как и расспросы его,
Пыткой порой отдававшие. Но сохранились и не потускнели
Эти, почти что немыслимой чёткости, нежные зимние тени,
Счастье почти нереальное. Было безветренно, тихо,
Ясно. Никто меня так не любил никогда
И никогда не полюбит.
А голос отца постепенно
Слился с моим. Я их не различаю во сне.
Видимо, были и вправду похожи у нас голоса –
По телефону их путали все постоянно…
1991
ПРЕДУПРЕЖДЕНЬЕ
«Здесь распишись, что ты предупреждён, –
Сказали мне, - вот текст предупрежденья».
Я стал читать: сумятица времён,
Туманность формы, чехарда имён.
Но, впрочем, смысл вполне определён:
«Все о тебе известно. Снисхожденья
Не жди потом. Пока ещё открыта
Тропа к спасенью. Только ты один
За всё в ответе».
Жёлчный инквизитор?
Нетрезвый попик? Чокнутый раввин?
Майор ГБ? – кто сочинил всё это?
Я не спросил, но, в качестве ответа,
Услышал: «Петр Максимыч Головин
Сам подготовил документ. С иврита
Его, по нашей просьбе, перевел
Граф де Рошфор. А из каких глубин
Пришла идея – мы сказать не вправе.
Здесь все вполне законно. Произвол
Недопустим – поскольку мы в Державе
Не власть, но совесть». Мне хотелось им
Ответить что-то резкое, но вместо
Того – я стал выхватывать из текста
Куски цитат: свободою горим
Пока сердца для чести… Перед нами
Все побывали тут…
Ища глазами
Опору духу, я осознавал:
Подписывать нельзя – от этих правил
Не защитят ни Бог, ни адвокат.
Не знаю про Головина, но дьявол
Здесь потрудился. То, в чём виноват
Я перед ними – я не перед ними,
Перед собой виновен. Здесь провал
Не в логике, но в сути. Со своими
Грехами – сам расчислюсь. Их закон
По букве мягок, а по духу – страшен.
Он, как линкор – огнём из главных башен
Рождает ад. Курящий анашу
Не отвечает за свои поступки.
Орудия наводятся из рубки:
Матросы ни при чём. Не подпишу.
Текст – нарочито путанный, и он
Уже почти расплылся. Даже слова
Не разобрать. Пускай они толково
Всё объяснят мне снова. Не силён
В их терминах, я – словно в бальной зале
В одном исподнем… «Ну, – они сказали, –
Расписывайся». Как струна в рояле,
Я задрожал. Я стал подобен губке
В морской пучине. Мягок стал, как лён.
Послушен воздуху, как дым из трубки
Под ветром. «Как же, как они узнали?» –
И подписал. И я – предупреждён.
1993
* * *
А жизнь металась в разных плоскостях:
Они образовали многогранник.
В одной из плоскостей я был – избранник,
Зато в другой – изгнанник и босяк;
Был – где бунтарь, где – добронравный данник.
Как тент натягивают на костяк
Стальной структуры – так в моих осях
Жизнь умещалась от мгновенний ранних:
Не путалась душа в её частях.
От детских слёз намок невкусный пряник,
Идёт кино, идёт ко дну «Титаник».
Прилив любви – и скучный спор в гостях.
Тщета каких-то мелочных стараний.
Мозг со стихом – что баба на сносях.
Течёт вода. Кипит на кухне чайник.
Письмо. Звонок. «Ты что, устал?» – «Пустяк».
Причудливы вершины и углы,
Куда меня затягивало. Длинным
Путём судьбы, путём всея земли,
Я шёл по двум зеркальным половинам
И отражался в каждой. Вы могли
Не замечать. Дорога пахла тмином.
Любовь, как северный медведь – по льдинам,
В тоске брела. С тяжёлым карабином
Я, затаившись, целился. В пыли
Лежал подсумок. Шёл народ с парома.
Я вглядывался в лица, ждал отца.
Почти всегда надеялся на промах
И никогда не замечал конца.
Чтоб сердцу в многограннике моём
Не биться в рёбра, их заволокло.
Безумием. Безмерный окоём
Звенел, как жук, и бился о стекло.
И плоскости (хотя точней – равнины),
Сходясь, соединялись под углом.
Всю ночь горела лампа над столом.
Одежда отдавала нафталином,
И, смешанный со звоном комариным,
Табачный дым висел под потолком.
Так много чувств, а правды – ни в одном,
Так много слов, а смысла – ни в едином!
Оказываясь в плоскости покоя
И замирая на минуту, я
Смотрю, пытаясь отгадать края,
Увидеть сочленения – пустое!
Всё сглаживает время. Все стихи
Давно забылись. Прежние грехи
Не мучат больше. Прежние успехи
Не радуют. А все столбы и вехи
Попадали. Растёт волшебный лес,
Где годы дорастают до небес
И умирают, как деревья, стоя.
1994
ОПАЛЬНЫЙ ИМПЕРАТОР
Роскошные рододендроны
Цветут у запретных ворот,
Где бывший владелец короны
В глухом заточенье живет.
Там есть и скамья, и беседка,
И ночью – в кустах светляки,
И вишни цветущая ветка
Роняет на пруд лепестки.
Какое прекрасное место
Под облачным вечным шатром.
Вчера он владел Поднебесной,
Сегодня – лишь этим двором.
Там гордые розы пылают
И алые маки растут.
И, вроде, его охраняют,
А всё же его стерегут.
Цветами украшен со вкусом
В беседку приветливый вход,
Но гость не придёт – не пропустят.
А если придёт – то не тот.
…Часами следит за улиткой
И смотрит в безмолвную синь.
Пред ним – пожелтевшие свитки
Сказаний династии Минь.
Он все принимает как милость.
Он больше не ждёт ничего.
И думает стражник: «Смягчилось
Упрямое сердце его».
Он стражникам сонно кивает,
Он древние строки твердит…
Но если… чего не бывает? –
Тогда-то уж он – не простит:
Ни жалости вместо почёта,
Ни долгих часов пустоты.
Припомнит он эти ворота,
Напомнит он эти цветы!
Он смотрит, как плавают рыбки
В хрустальной воде меж коряг.
Лицо освещает улыбка,
И сходятся пальцы в кулак.
1993
* * *
Спектакль отыгран. Занавес упал.
И публика, беседуя о разном,
Насытившись, наверное, прекрасным,
Толпясь в проходах, покидает зал.
Я столько раз за этим наблюдал:
Порой бывали зрители гораздо
Занятней пьесы. Социальным язвам
Способствуют и труд, и капитал.
А мамы объясняют добрым детям
Смысл виденного (кто кого завлёк),
Не забывая курточки надеть им.
Всё так, как в жизни. Извлекай урок.
Во прах повержен, корчится порок.
И злобно торжествует добродетель.
1993