ХРОМАЯ ЛОГИКА
Человек, постоянно ошибающийся (по общей мерке),
Не всегда беспомощен в самом главном:
Например, задача о квадратуре круга
Им запросто может быть решена –
Потому что тайное делается явным
С помощью циркуля и линейки:
Так давно смирившиеся муж и жена
Спят в одной кровати, не любя друг друга.
Псих, чувствительный к лунным фазам,
Который бесится без видимого резона,
Поневоле становится источником раздражения
Для уравновешенного человека.
Приближаясь к границам запретной зоны –
Хорошо порассуждать о нимфах и фавнах,
Так как в терминах конца двадцатого века
Не выразить ни блаженства, ни изнеможения.
Немолодой, широко признанный поэт-лирик
В сто девяносто четвёртый раз
Убеждает в журнале себя и читателей
В том, что жизнь у него прекрасна
(Стопроцентное попадание: не в бровь, а в глаз –
Забирай выше, заводи шире
И т. д.). А мысль становится столь опасной,
Что самое время здесь оборвать её.
1999
* * *
… пена от пива отвердевала в стаканах паклей и становилась тёплой,
пока мы смотрели друг на друга и ощущали: это и есть время.
Хулио Кортасар. «Игра в классики»
Те, у кого есть деньги, чтоб отказаться от
Коловращенья, могут перейти в независимый, свой
Мир – где за твёрдой пеной кружевных садовых ворот
Затвердевает прошлое, превращаясь в культурный слой.
Неподвижные наблюдатели, поместившие себя вне
Несущегося потока (о Ньютонова мечта!),
Они способны увидеть как завихреньями дней
Образуется при окаменевании базальтовая плита.
И страсти, бурленьем коих создаётся и сам поток,
Доступны их беспристрастному пониманью при взгляде сверху
(И даже счастье, которое, как белый единорог,
В природе обычно прячется, избегая дневного света).
1999
СПЕКТАКЛЬ
В полутьме опускается задник,
На холме появляется всадник,
В бутафорский смешной палисадник
Молодая выходит вдова.
Все актёры (они же – герои)
На глазах воплощаются в роли:
Старый граф умирает в Тироле
И служанка заносит дрова.
Я, присутстствуя в зале при этом,
За сюжетом слежу и за светом
И, конечно же, слышу слова.
Эта пьеса мне с детства знакома,
Неизбывная, как глаукома;
Я вчера полистал её дома
И заснул, повернувшись к стене.
И подумал, как только проснулся:
"Всё не так теперь – действия, чувства,
Отношение к правде искусства,
И к любви, и к вине, и к войне".
Режиссёрское видя решенье,
Я приветствую ритм и движенье,
Образ, пластику, воображенье,
(Даже музыку, даже вторженье
Звукозаписи), рощу в огне...
Но какое, скажи, отношенье
Драма эта имеет ко мне?
То ли дело – на телеэкране:
Там обычно не знаешь заране,
Где случится – в Судане, в Иране –
Взрыв, потоп или переворот,
Но зато нам, как правило, ясно,
Что для нас в самом деле опасно,
Что влияет на наше пространство:
Жизнь, работу и банковский счёт.
Как любил я театр когда-то!
Вот что с возрастом плохо: растрата
Бескорыстной прослойки души.
И присутствую я, отмечая,
Как продумана нить звуковая,
Как умна мизансцена иная,
Декорации как хороши...
1999
РУССКИЙ СЮР
Хоть три года скачи, никуда
Не ускачешь из этой страны:
То ли больно объезды длинны,
То ли больно брусчатка тверда.
Три дорожки ведут от крыльца.
Обернёшься – не будет пути.
Хоть по морю плыви, хоть лети
Самолётом – всё нет ей конца.
Лучше пробовать в чём-то другом
Свою силу – зазря прогоришь.
Хоть в Мадрас твой билет, хоть в Париж,
Всё равно ведь сойдёшь в Бологом.
Только льдины плывут по Неве,
Только волки в Тамбове поют,
Только шторки уют создают
Да торгуют купцы на Москве,
Да шумит на Садовом Кольце
Бесконечная лента машин,
Да ещё кинолента шуршит,
Как ямщик об одном бубенце.
Бубенец предвещает пургу,
И ямщик погоняет коней.
Тот, кто выпал из этих саней
Остаётся лежать на снегу.
Не ругай ямщика, не кори:
Ночью в поле – какие огни?
Хоть в Каире, хоть в Риме засни –
Всё равно ж просыпаться в Твери!
Так что лучше подумай стократ
Прежде чем выходить на мороз:
Дело тёмное, скверный прогноз,
Ничего не поделаешь, брат…
Убежишь – тебя барин вернёт,
Если хватится, впрочем. Подчас
Жизнь забавна, как ловкий рассказ,
А точней – как лихой анекдот.
1999
* * *
Какие странные мне стали сниться сны!
Сопротивляясь страху, как старенью,
Я просыпаюсь в три часа с мигренью:
И смысла – никакого, а – ясны.
Стою в толпе людей. Один – мясник.
Другой – юрист. У третьего из уха
Растут ромашки. Да, а между тем:
Я вновь в России. Набираюсь духу
И спрашиваю тощую старуху,
Всю скрюченную: “Can I help you, ma'am?”
1997
МУЗЫКА НАВЕЯЛА
Поменяв на следствие причину,
Перепутав радость и печаль,
Я завёл зелёную машину
И поехал в голубую даль.
И включил я радиоприёмник,
Подсоединённый к проводам,
Чтобы мир просторный и огромный
Между делом в уши попадал.
Уловив движение в эфире
(Что сегодня свойственно вещам),
Он сейчас же о событьях в мире
Завещал мне и заверещал.
Но слова мне не запали в душу,
Не зажгли души моей огнём,
Потому что я его не слушал,
А рулил и думал о своём.
Жизнь моя ползла, переползая
От одной реальности к другой,
Вспоминая сказку про Мазая
Вперемешку с дрязгой бытовой;
Вспоминая умного мужчину,
Статного без сабли и погон,
Видевшего в следствии причину
Будущего прения сторон;
Вспоминая время золотое,
Думая о юности с тоской,
Где когда-то раннею весною
Поплыли туманы над рекой.
Я не слушал радио, однако
Долетела из большой страны
Весть, что взбунтовавшиеся даки
Будут вскоре все истреблены.
Легионы, пыльные от славы,
Возвратятся из родных пустынь,
Отстояв незыблемое право
Каждого народа на латынь.
А затем, суровы и багряны,
Усмехаясь мудро и хитро,
Счетоводы славные нагрянут
И начнут описывать добро.
Все холмы, и трубы, и каналы,
Всех собачек, кошек и котят –
Всё внесут в особые анналы,
А потом в вагонах разместят.
Увезут Италию из Рима
В Африку, а там – на Колыму.
Это трудно, но необходимо:
Всё, что важно, делать самому.
Капитан, обветренный, как скалы,
Протокол составит не спеша:
Пусть теперь довольствуется малым
Некогда бессмертная душа.
Широка земля – да есть граница.
Мил, не мил – а всё равно силком.
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Не взметнётся молодость вторая,
Поступать придётся по уму:
Это крайне важно, повторяю –
Всё, что надо, делать самому.
Я объехал голубые дали
И вернулся к ужину домой,
Пусть не удостоенный медали,
Но зато циничный и живой.
1999
* * *
Объяснить нельзя – никак, вообще –
Объяснить нельзя никому.
Разве пьяница пьёт «зачем»? –
Пьяница пьёт «почему».
Желанья нет открывать глаза,
Впускать под ресницы свет.
Разве покойник знает сам
О том, что его нет?
Можно, конечно, на жизнь пенять,
Да только: при чём она?
Разве собака может понять,
Чем ей мешает луна?
1999
ИСПАНСКИЙ РОМАНС
Отвесное полуденное солнце
Сжигая кожу не согреет сердца,
В котором не осталось умиленья.
Худые щёки. Острый подбородок.
Высокий лоб. Глубокая морщина.
Холодный взгляд. Изысканный костюм.
Его портрет на фоне Барселоны.
Любовь любовью, но первее – гордость,
То, что идальго называют честью:
Достойнее быть мёртвым, чем смешным.
Но лучше он убьёт. Убьёт обоих.
Пусть мёртвым будет тот, кто насмехался.
Она? Бог с ней. Заслуженный финал.
Трагедия на фоне Барселоны.
Старик-араб – а может быть и турок –
Спит на скамейке, уронив газету.
Он понимает: жизнь идёт ко дну,
Но не жалеет. Смуглые мальчишки,
Одетые в неновое, но чисто,
Играют в сквере. Как всегда, в войну.
Последний день на фоне Барселоны.
Он мог бы ей простить, но он не хочет.
Как это глупо, говоря по правде:
В любовь играя, заиграться в месть.
Она ему давно, по сути дела,
И опостылела, и надоела,
И безразлична. Но иное – честь.
Безумие на фоне Барселоны!
Страсть приедается – подобно пище.
Он дал монету нищему, и нищий
С поклоном отошёл. Свои законы
В любой земле. Везде – свои твердыни.
Из века в век, от века и поныне
Наш кодекс чести запрещает стоны.
Его соблазн – высокий грех гордыни.
И это всё на фоне Барселоны!
И это всё на фоне Барселоны...
2000
* * *
Мы живём в слишком тихом месте,
Слишком явно благополучном:
Ночью здесь невозможно тихо,
И ни в городе, ни в лесу
Тишины такой не бывает.
Потому – если скрипнет что-то
Или где-то щелчок какой-то –
Просыпаюсь мгновенно, в страхе
(Что поделать – прошедшей жизни
Не сотрёшь, никуда не денешь).
Что такое? Не разобраться:
Может, белки шалят на крыше,
Может, ветер играет шторой,
Может, кошка в соседнем доме...
Тихо, тихо – как у Хичкока.
И не сплю, и слабо – проснуться.
Ноги – словно одеревенели.
Как ни вслушиваюсь – всё тихо.
Неужели не повторится?
Прямо жалко, что не курю.
1999
* * *
Просто вышла и неслышно за собой прикрыла дверь.
Вера Матвеева
Когда всё уже закончено, остаётся чудо голоса.
Он, ни с чем теперь не связанный, существует вне всего.
Так живут грачи на пустошах, так гуляет ветер по лесу,
Так, столкнувшись в доме с призраком, мы проходим сквозь него.
Это чувствуешь особенно, когда день – осенний, пасмурный,
Когда силы нет у музыки и значения – в словах.
Он всё вьётся где-то рядышком, и чем тише – тем опаснее:
Так шуршит пружина вечности в механических часах.
"Не ищи меня, пожалуйста, я ушла гулять по городу."
Хорошо, что есть инерция, что рассудок начеку.
Стоит чуточку расслабиться – чёрт-те что приходит в голову,
И, поспешно отвернувшись, трёшь горящую щеку.
2000
ОСЕНЬЮ, НА БЕРЕГУ
За неким возрастным пределом –
Спокойней дышится, когда
День твёрд и хрупок, как слюда,
В пространстве сильно поределом.
Уже теперь, уже отсюда,
Уже почти со стороны,
Понятней – главная причуда,
Идущая из глубины,
Где нити переплетены.
Вот так растёт шиповник в дюнах,
Вплетаясь намертво в песок –
Не разобравшись, не продумав,
А зацепившись там, где смог.
Он к октябрю почти засох.
Вот так – последняя пчела
В холодном солнечном закате,
Как знак, поставленный некстати,
Блестит фигуркой из стекла.
Она ещё не умерла,
Но нет в природе виноватей –
Её, не совершавшей зла.
А океан всё волны катит:
Пришла, расплющилась, ушла.
Однообразные дела,
Но силы есть – надолго хватит.
"Прости, прощай же!" – говорю.
Кому? – неважно. Может, лету.
На пчёлку стынущую эту
С печалью пристальной смотрю.
Непросто покидать планету.
1999