ВЕНОК СОНЕТОВ

                    1

Осенний день. Печальный небосвод.
Земля как будто съёжилась. Фрамуги,
Окошки, форточки – кругом, по всей округе
Захлопнуты. Всё давит и гнетёт,
И тьма вокруг сгущается. Вот-вот
Она сорвётся, рухнет вниз в испуге.
И жизнь не сможет удержаться в круге,
Где замкнута. И жизнь его прорвёт.
Как бесприютно выглядят деревья!
Окрестный мир имеет вид кочевья –
Такой он голый и необжитой.
Задавлен звук, и тишина устала…
Довольно быть у страха под пятой:
Достанем жизнь, как ручку из пенала.


                     2

Достанем жизнь, как ручку из пенала –
Полезный, но обыденный предмет,
Встряхнём, повертим, поглядим на свет:
Ну как там, в свете прежних идеалов,
Всё с нею ладно? Все её начала
Имеют смысл? Или порядка нет
В излишестве деталей и примет –
Структуры нет, нет сути, нет кристалла?
Бессмертие – словцо пустое. Речь
Идёт о том, чтоб чистый звук извлечь,
Расшифровать мерцанье янтаря
И, отделив предмет от матерьяла,
Жить вне сезона, вне календаря,
Дабы душа себя не повторяла.


                     3

Дабы душа себя не повторяла,
Меняя формы радостей и мук,
Дана нам память. Мы живём не вдруг,
Не с места, не с абзаца, не с начала.
Малы сокровища Эскориала,
Чтоб возместить ущерб от всех разлук.
Как бычья жила стягивает лук,
Глухого века душная опала –
Сгибает нас. А мир необъясним,
Необратим. Уходит день, а с ним
И мы уходим. Вновь, в победном гимне,
Приходит день и нас воссоздаёт.
Но всё же нечто тратится и гибнет
В круговороте взлётов и невзгод.


                     4

В круговороте взлётов и невзгод
Жизнь пролетит, как время листопада.
Но жадничать не надо и не надо
Считать мгновения. Наоборот:
Благословим ярмо своих забот,
Где час покоя – редкая награда,
И лишь тогда, когда на стогны града
Галчонком сбитым полночь упадёт.
Как дышит небо в сумрачном покое! –
Такое нерушимое, такое
Незыблемое… А меня что держит
За шкирку? Что свалиться не даёт
В глухой покой, в пустую безмятежность? –
Я конь, я всадник, я лечу вперёд.


                     5

Я конь, я всадник, я лечу вперёд,
Вбирая мир разгорячённым глазом.
Наш воздух беден животворным газом,
А мне так нужен свежий кислород!
Копыто бьёт о камень, и полёт
Захватывает. Замутнённый разум
Воспринимает всё, и тут же, разом
Всему бесстрашно имена даёт.
Я вечный всадник, слившийся с конём,
Кентавр бессмертный, дышащий огнём.
Извечный бег копыт моих не стёр,
Ничья рука меня не обуздала.
Зачем же небо – цирковой шатёр,
А неподвижный мир – подобье зала?


                     6

А неподвижный мир – подобье зала
С эоловыми арфами ветвей,
И поднятые руки тополей
Оголены, чтоб в них торжествовала
Мелодия высокого накала,
Горячий пламень подлинных страстей.
А в пенье фонарей, ворот, скамей
Разгадка жизни – правда магистрала.
Освобождая душу от вериг,
Восстанови тот первозданный миг,
Где смерть неотличима от любви,
И мысль дрожит на острие кинжала,
Где музыка растворена в крови,
Где страстный звук прощального хорала.


                     7

Где страстный звук прощального хорала? –
Он отзвучал и отлетел. Душа,
Ещё воспоминанием дыша,
Вновь к повторенью тянется. И мало
Простого счастья. И – как ни бывало
Вчерашней радости. И – ни гроша
Былой восторг не стоит. Из ковша
Мы пьём бессмертье с привкусом металла.
Пьём не спеша. Блаженство – это боль.
Что значит «вспомнить»? – Снова стать собой,
Вновь утвердиться в роковом наследстве
И вновь его отвергнуть в свой черёд.
А чувство чуда, впитанное в детстве,
Уже стихает, но ещё живёт.


                     8

Уже стихает, но ещё живёт
Стремленье к рампе и желанье славы –
Той, олимпийской, подлинной отравы,
Величия, а не набора льгот.
Зато реальность – мрачный хоровод,
Где мелочным страстишкам на растраву
Сам человек своей душой корявой
Возвышенные страсти отдаёт.
Он вертится, как клоун заводной,
А слава оказалась западнёй,
Обманом зренья. И успех дешёвый
Подбадривал усерднее хлыста.
Действительно – к чему кривить душою? –
Увы, мой друг, не нам звучать с листа!


                     9

Увы, мой друг, не нам звучать с листа.
Нам суждена теперь иная участь:
Жить медленно, неторопливо мучась,
Сжимая зубы и замкнув уста.
Наш час настал. От своего креста
Отречься – поздно. Всё мрачнее тучи.
А путь лежит всё выше и всё круче,
И угрожает бездной высота.
Душа – кораблик: удержать весло –
Вот главное. Куда б нас ни несло
И как бы нас ни било, без боязни
Вглядимся в даль, где мрак и пустота.
Спасенье – в нас самих, а не в соблазне
Летать по жизни и менять места.


                     10

Летать по жизни и менять места:
Сегодня во дворце, а завтра – в хлеве.
Бог даст нам день и не откажет в хлебе,
И не погасит нашего костра.
Другая жизнь – другая красота.
Другие звёзды в непривычном небе.
Где б ни был ты – стремись туда, где не был! –
Как муза странствий внятна и проста.
Прекрасен Инд для алчущего взора,
Божественны альпийские озёра,
Рим возведён, чтоб сердце поражать.
Нет, мне не видеть солнечного Крита,
Мне лондонским туманом не дышать:
Очерчен круг и замкнута орбита.


                     11

Очерчен круг и замкнута орбита:
День скучен, как лирический дневник
Провинциальной барышни. Родник
Божественный – увяз в пустыне быта
И пересох. Как пела Маргарита –
Тогда, в начале лета! На цветник
Ложились тени. Незабвенный миг!
Миг незабвенный, миг полузабытый,
Остановись! А жизнь бежит повторов.
И мы, чтоб обмануть себя – в который
Уж раз! – преображаемся умело:
Тоску – вовнутрь, веселье – напоказ.
Но песня Маргариты отзвенела,
В глухую Лету канул звёздный час.


                     12

В глухую Лету канул звёздный час.
Мелькнула юность мимолётной птицей:
Большие звёзды над ночной столицей,
Метро, автобус, лифт – и на Парнас,
К себе. Наверх. Покуда не погас
Волшебный свет. Там чистая страница –
Как белый снег. И так легко решиться
Жить как впервые. Как в последний раз.
Полночный спор, веселье после двух:
О юность наша – царскосельский дух!
С тех пор дорожка покатилась вниз,
К реалиям разбитого корыта.
Поэзия и правда разошлись,
Но разве доблесть не для всех открыта?


                     13

Но разве доблесть не для всех открыта
И не растёт свобода, как трава,
Где вздумается? Люди – дерева:
Кто выстоит под ветром, тот – элита.
Сродни картине прерафаэлита
Вся наша жизнь, а не одна глава:
Ловчить, левачить, прятать в рукава –
Резонов нет; просеивать сквозь сито
Свои порывы – тоже ни к чему.
Дадим свободу сердцу и уму,
Презрев натужность замыслов убогих
И логику возвышенных пролаз.
Когда закрыты честные дороги,
Нет выхода достойней, чем отказ.


                     14

Нет выхода достойней, чем отказ.
Всё решено. И – никаких терзаний.
Собор, как символ, высится в тумане,
Незыблемостью утешая глаз.
Как в бездну вод уходит водолаз,
Душа уходит в мир воспоминаний,
А этот день, а этот сумрак ранний
И старше нас и суверенней нас.
А это небо тёмно-серой масти
Твердит нам: вне погоды или власти –
Жизнь: подлинник, венок тепла и света,
Не перевод. И даже если взлёт
Немыслим, я люблю её как этот
Осенний день. Печальный небосвод.


                     15

Осенний день. Печальный небосвод.
Достанем жизнь, как ручку из пенала,
Дабы душа себя не повторяла
В круговороте взлётов и невзгод.
Я – конь, я – всадник, я лечу вперёд,
А неподвижный мир – подобье зала,
Где страстный звук прощального хорала
Уже стихает, но ещё живёт.
Увы, мой друг, не нам звучать с листа,
Летать по жизни и менять места:
Очерчен круг и замкнута орбита,
В глухую Лету канул звёздный час.
Но разве доблесть не для всех открыта?
Нет выхода достойней, чем отказ.

1978

       ПОЭМА ОБ ОГНЕ

Итак, за дело: слово – об огне,
Который душу жжёт и в печке бьётся,
В ночи рисует чудищ на стене
И плачет ровно так же, как смеётся.
В его дыханье вслушиваясь, в цвет
Его вникая, разбираясь в жаре,
Я опишу комплект его примет
Дотошно, как натуралист – гербарий.
Итак, смелей, да не страшат труды,
Достаточно – рискнуть и выбрать тему.
Огонь найдёт сюжетные ходы,
Он сам подскажет, как вести поэму.

А мы должны гореть и вместе с ним
Преображаться в свет, тепло и дым.


Так получилось: стойкий атеист,
Я стал огнепоклонником по штату,
Теперь мне платят скудную зарплату,
Вменив в обязанности слушать свист
Ночного ветра, треск в гудящей печке,
Кормить огонь и быть с огнём на «ты».
И если бы не чудо красоты
В горящих углях, мне бы стало грустно,
Я б жаловался на угарный газ,
На закопчённость, на недобрый час,
На кагебистов (чтоб им было пусто!),
На время, на эпоху, на судьбу…
Смотрел бы в чёрный потолок уныло
И вспоминал уныло то, что было
Давно, когда-то (к своему стыду,
Я, грешный, склонен к собственной персоне
Повышенную жалость проявлять) –
Но я люблю огонь! Огнепоклонник –
Занятие по мне, вполне под стать
Способностям моим, образованью
И жизненному опыту. Увы,
Вы правы, братцы, трижды правы вы:
Платили б триста – я б воскликнуть мог,
Что я нашёл заветный огонёк
И смог пробиться к своему призванью.
Но платят восемьдесят. На беду,
У нас в стране – оплата по труду
(Измеренному наскоро и плохо
Госкомтрудом в правленье Царь-Гороха).
А если бы платили по-другому,
То уж не мне платили б, а другому.
Но, впрочем, ладно, хватит обо мне,
Здесь речь не обо мне, а об огне.


Отцом огня был некто Прометей –
Бог-диссидент, как утверждали греки –
За что к скале прикован был навеки
Дружком своим, который, ей-же-ей,
Испытывал душевное терзанье
И не хотел, и выполнял заданье
В большой печали, но никак не мог
Он отказаться – заурядный бог, –
Поскольку Зевс тиранил мирозданье,
Предшественника силою сместив.

Вниманье! Вышесказанное – миф,
Который надо отмести с порога
И ерундой не заниматься зря:
Советский человек не верит в бога,
Ну а тем паче – в бога-бунтаря.


Смешно и горько, горько и смешно!
Над чем смеюсь, над кем смеюсь, и ради
Чего – смеюсь? Ведь сам-то я давно
Не атакую, а сижу в засаде.
Давно скорее тлею, чем горю,
Обманываю совесть и хитрю.
Мол, говорю, гореть – неэкономно,
Поторопился, дескать, Прометей,
Огонь опасен, он не для детей,
Не для немытых, жалких, глупых, тёмных,
В пещерах прозябающих людей.
Пожалуй, даже невеликодушно
Дарить огонь. Им на свету – страшней.
И совесть соглашается послушно,
Хотя всё это очень не по ней.
Она покорна логике вещей:
Где смрад и слякоть – там не быть пожару.
Я становлюсь спецом по варке щей
(С судьбой несостоявшейся на пару).


Никто судьбы не знает наперёд!
Она – как печка, где плохая тяга –
То ровным жаром дышит и поёт,
То прямо задыхается, бедняга.
Талант огня капризен. У него
Могучий дух, зато строптивый норов.
Какой соблазн: почувствовать родство
С самим огнём! Уйти от разговоров,
Закрыть трубою дверь и тет-а-тет
Остаться с печью, где огонь и свет.
Как здорово – не помнить ни о чём,
Глядеть в огонь и думать о принцессе,
О витязе с блистающим мечом
И о горенье – о самом процессе.


Что ж, приступаем к описанью свойств
Капризной плазмы, рвущейся к свободе.
Рецепт её осуществленья прост:
Газ кислород плюс топливо (на входе),
Плюс тяга, плюс начальное тепло
(Условье для возникновенья вспышки;
Как правило, вполне хватает спички) –
И возгорание произошло.
Огонь секунду робок, а затем
С весёлостью и пылкостью взрывною
Овладевает мелкою щепою,
Расходится горячею волною,
И вот – дрова горят. А между тем,
Она опасна, эта простота,
Что знает всякий, разжигавший печи:
Горят дрова восторгом первой встречи,
Огонь всё выше, всё сильней, всё легче, –
Но радоваться рано. Неспроста
Спрессован уголь. Он горит иначе:
Не хватит жара – и огонь погас,
Подобно страсти, что, рождаясь в нас
От вспышки, от надежды, от удачи
(Как часто это было, сколько раз!),
Фантазию воспламеняет лихо,
Но добираясь до пластов иных,
Разжечь не может ровный пламень в них –
И дотлевает горестно и тихо.


Спокойное горение угля –
Любви глубокой тайная пружина:
И очевидно и непостижимо
Прекрасное – как небо, как земля.
Тяжёлый уголь медленно горит.
Над красным слоем ровного накала
Гарцуют своевольно и нахально,
Бесперестанно воплощая ритм
Забытого магического танца,
Почти невидимые язычки
(Так можно разглядеть протуберанцы
В особо закопчённые очки).
Чарует это дивное горенье,
Осуществленье зрелого огня,
Поверхностное лёгкое биенье,
Чьё своеволье бережно храня
Надёжный жар пылает в глубине.

О почему бы так не жить и мне?!


Попробуем поглубже заглянуть
За этот красный и прекрасный полог.
В чём смысл горенья, подлинная суть,
Объединяющая быстрый сполох
И долгий жар? Энергия. Тепло.
Всё, что горит огнём, в огне сгорает.
Не ведая: во благо ли, во зло, –
Огонь дарит тепло и умирает.
Энергия – привычный дефицит:
То голова весь вечер проболит,
То чувства – ватные, то мысли – тупы,
То вдруг – посуду вымыть тяжело.
И день проходит холодно и глупо.
Тепло – энергия. Энергия – тепло.


Кто подсказал мне пушкинский размер?
Отнюдь не Пушкин – Хаткина Наталья.
Хотя её ни разу не видал я,
Но смею в ней предполагать пример
И быстрой и легко воспламенимой,
И ярко полыхающей души
(Намёки и двусмысленности – мимо!).
Покуда я, порывы приглушив,
Функционирую в пространстве спёртом,
Она – летает пламенем костра,
В стихах своих по-пушкински быстра,
И, не страшась метафор полустёртых,
Взмывает духом, и рукой простёртой
Взывает. Стих, похожий на балет,
Берёт что хочет и откуда хочет,
А где-то горечь тайная клокочет:
Огонь свободен, нам свободы нет.


Огонь считался в Средние века
Гуманнейшим (как позже – гильотина)
Последним средством. Страшная картина
Сожженья на костре еретика –
Привычный образ, жёваная каша,
Со школьных лет застывшая модель
(«Да-да, мы знаем, люди жгли людей».
Замшелость душ – биозащита наша.).
Как он метался, тот огонь-злодей! –
Сначала в преступленье не желая
Участвовать, всё норовил бочком,
Потом пьянел от ярости, потом
Жестокостью пылал, уже не зная,
Что делает. А гибнущий в огне
Взывал к огню, чтоб вырвалась вовне –
Скорей! Скорей! – душа его из тела.
Горящий – у горящего столпа…

Что делала на площади толпа –
Молилась, выла, плакала, гудела,
Безмолствовала? Или – сам огонь
Приковывал языческою пляской
Безумное вниманье тысяч глаз?
И, может быть, в жестокий этот час
Казалось, будто он теплом и лаской
Касается казнимого? Но вонь
Горящей плоти, тлеющих волос –
Велела помнить: действие – всерьёз.
И каждый на костёр смотрел с опаской,
Крестился в страхе: милостив Христос!..


Огонь, огонь! – не с этой ли поры
Жжёт изнутри рассерженная совесть?
Воспоминаний горькие пиры…
Я жить пришёл на Землю, не готовясь,
Без тренировок, с ходу, в первый раз –
И так по-настоящему. Довольно
Словесных вывертов, изящных фраз.
Смотрю в огонь. Смотрю – за часом час.
И вспоминаю. Почему так больно?
И тянет – безрассудно, напролом –
Воскликнуть в голос, будто станет легче:
«Закончилась борьба добра со злом
В душе моей. Зло оказалось крепче».


Когда я струсил? Где я уступил?
Куда девался благородный пыл
Непримиримой строгости к себе?
Был некий переломный пункт в судьбе
Иль, может, постепенно изнемог
Огонь души и сжался в огонёк?


Смотрю в огонь, не в силах отвести
Уставших глаз. Здесь холодно, представьте.
Бушует пламя в замкнутом пространстве
(Печь встроена в котёл), а рядом – стынь.
Смотрю в огонь, глотаю газ Цэ-О
И не могу поделать ничего
С самим собой: смотрю и вспоминаю
Иной огонь, иные времена.
Была там печка, старая, смешная,
Дымила фантастически она,
Но грела быстро. В ней дрова пылали
С неистовостью. К окнам жался сад –
Сад нежности, сад страсти, сад печали…
Как живо всё. Как девять лет назад.
Огонь был не метафорой – условьем:
Он угол комнаты отогревал.
А я был счастлив – и не понимал;
Я был труслив, и суетлив, и мал,
И я не знал, что значит: жить любовью.
Мы с ней теперь не видимся. И сам
Я не пойму, что этому причиной.
Должно быть, просто вышло так. Случилось.
А будущей весной разрушат сад
И дом построят девятиэтажный
(Ещё болтают, что не дом, а важный
Какой-то стратегический завод,
Но это – не предмет моих забот).
Короче говоря, произойдёт
Уничтоженье обстоятельств места.
И что останется от той зимы,
Когда встречались и расстались мы?

Лишь только боль да память – если честно.


Как губит пламя угольная пыль? –
Лишает воздуха, спекаясь в корку
С пустой породой. Так и мелкий стиль
Дел повседневных давит на подкорку
(Рифмуя «корку» и «подкорку», я
Небрежность демонстрирую нахально,
Но разве это столь уж эпохально?),
А правда быта с правдой бытия
Так сплавлены, в такой горячей домне,
Что, полагаю, никогда никто мне
Не растолкует, чем их разделить.
Плен обстоятельств (так сказал писатель) –
Плоть нашей жизни, и не может быть
Досадной чушью, что всегда некстати.
Жизнь – плотная и вязкая среда:
И пламя есть, и пыл, да вот беда –
Нет воздуха. Горенье – не с руки.
И остаётся слово: вопреки.


Огонь в камине, Диккенсов сверчок –
Простая жизнь, не прожитая нами.
Средь бурь житейских маленький клочок
Надёжной суши. Ветер за стенами
Беснуется, а в комнатах тепло,
И крепкий чай, и подогретый пудинг.
Мы не были такими и не будем,
А всё же тянет к счастью. Как назло.
Представь себе на миг: по вечерам
Читать Дидро, укутав ноги пледом;
Беседовать учтиво за обедом;
На отдых ездить к морю; по утрам
Ходить в контору, заниматься делом…

Но на доске судеб не пишут мелом,
Иной для нас начертан там маршрут.
И не про нас – порядок и уют.


Поэма ближе к прозе, чем простой
Стишок лирический. В ней больше места.
Естественности по душе простор.
И даже от случайности известной
В подборе слов (чего не терпит стих)
Поэма – в выигрыше. Извести
Бумаги груду, замыслов обойму
И вспомнить то, чего давно не помню,
И рассказать (не знаю – почему
Мне так это приятно самому)
Читателю – что в голову взбредёт,
Не ведая сюжета наперёд.


Где мой читатель? Кто меня издаст?
Или, хотя бы, кто, собравшись кругом,
Меня послушает? Изъеден пласт,
Расколот круг. Порой гляжу с испугом
Прохожим в лица: чуждая толпа…

Летит на город снежная крупа,
Неясный звук вдали – что скрип уключин,
Гудит насос и гонит воздух в печь.
И всё гнетёт одно меня и мучит:
Что мог спасти я? Что я мог сберечь?


Есть испытанье жизни на разрыв –
Эксперимент с трагическим исходом.
Путь нашей боли и лукав и крив.
Бывает: сам себя перехитрив,
Останешься спокоен, весел, жив,
Легко раскручивая год за годом
И даже веруя, что был ты чист,
И победил, и сделал должный выбор, –
А ты не выдержал, ты просто вывел
Себя за рамки выбора. Учись
Не лгать себе. Не избегай последствий.
Не примеряй свою судьбу на всех.
У жизни впрок такая бездна бедствий
В запасниках, что расслабленье – грех.

Покуда сердце не пошло на слом,
Не кончится борьба добра со злом.


Проходит жизнь. Сжимает сердце страх.
Не за себя – за тех, кто мил и дорог.
Дрожит луна, запутавшись в ветвях
Закоченевших. Мирно дремлет дворик.
Я вышел подышать. Как хороша
Такая тишина. И ясный воздух.
Проходит жизнь. Сжимается душа.
И ужас шепчет: поздно! поздно! поздно!
Я виноват, я сам всему виной.
Огонь нещадный, сжалься надо мной,
Не жги меня, оставь меня, помилуй!
(О, если б я молиться мог и впрямь).
Дай, Боже, жить – любимым и друзьям:
За что караешь их с такою силой?
Зачем я на свободе и здоров? –
Проходит жизнь. Пойду, подкину дров.


Воспоминаний горькие пиры!
Смотрю в огонь и мысли наплывают.
Как будто затонувшие миры
Выходят из пучин и оживают.
И голоса звенят, и льётся смех,
И дым костра всё легче, всё воздушней.
Нам бы достало радости на всех,
Будь все мы чуточку великодушней.
Друзья мои, давайте будем впредь
Добрей и лучше. От порывов низких
Отъединимся. Всем нам – умереть.
Я первым быть хотел бы в этом списке.


Сгустилась жизнь отчаянья комком.
Любовь – на дыбе, дружба – под замком.
Откуда взять гармонии избыток,
Чтоб довести поэму до конца?
Пыль угольную я сотру с лица.
Ещё чуть-чуть. Тоска плотней свинца.
Не уберечь от каторг и от пыток
Родные души. Слышен шум с крыльца.
Поэзия – высокий пережиток,
Подобье обручального кольца.


Прощай, поэма! Время – не к тому.
Нет ни огня, ни света впереди.
Грядущее сулит такую тьму,
Такой мороз – Господь не приведи.
Как весело мечтал я просидеть,
Душевным жаром греясь изнутри,
Всю эту зиму.
На исходе – треть.

Прощай, огонь. Гори, огонь, гори!

1985 - 1986