* * *
И колдует проклятая полночь,
И твердит, и командует вздор:
Санитаром - на «Скорую помощь»!
Лесорубом - в малиновый бор!
Я ворочаюсь в тёплой постели,
А она нажимает курок:
Письмоносцем - в сырые метели!
Рыбосолом - на Дальний Восток!
И обидно, и больно, и страшно,
Что к утру возвращаться на круг:
Хомяком - на обильную пашню,
Глухарём - на подрубленный сук.
Как глухарь, забываюсь с рассветом,
Сам себя оглушённо зову:
К верхним веткам - распушенным цветом!..
Мокрым красным комком - на траву.
1974
* * *
Я шёл по тротуару, как в тумане,
Не ведая - откуда и куда.
Звенели надо мною провода,
А мне казалось: медь звенит в кармане.
С непонятых, немыслимых высот
Луна гремела бомбою в конверте,
И очищал сосуды кислород,
Давая силы размышлять о смерти.
Над чёрной бездной, дымной, как смола,
Висела мысль о самодельной ране.
Не медь звенела у меня в кармане,
А Божий мир звонил в колокола.
Страх нарастал. И, что намного хуже,
Он сам страшился роста своего.
Но мог ли знать вселяющий в нас ужас -
Как сильно мы боимся за него?..
1973
* * *
И сказочность жизни считаем мы тоже
Превратностью нашей судьбы.
Учись, Василиса, лягушечьей коже,
Пеки на рассвете хлебы -
Чтоб царь не швырял их шутам да лакеям,
Чтоб тёк он улыбкой, как мёд.
Теперь наше счастье - погибель Кощея,
А он, растреклятый, не мрёт.
Есть заяц в бочонке и утка в зайчонке,
И дуб на вершине скалы.
И счастье - не в быте, не в смене событий,
А в кончике некой иглы.
1974
В ГОРЬКОВСКОМ КРЕМЛЕ
Снег, лёд, сосульки, лестница на стену,
Внизу река - в тумане и дыму.
А недомолвки слишком откровенны,
И переспросов столько - ни к чему.
Ты всё поймёшь без скучных объяснений
У этих башен, где который век
Сияющие золотом олени
Копытом пробуют упругий снег.
1974
У КРАЯ СВЕТА
Не думай дурного, не думай дурного!
Пускай говорят: натворили делов.
Любовь - это мутная первооснова
Сверкающих шпилей и колоколов.
Не думай дурного, не хмурься, не сетуй -
Там просто вуаль зацепилась за куст.
С тобой я немедля готов на край света,
Но свет не совсем необъятен и пуст.
Не думай дурного, не думай дурного!
Ты помнишь картинки немецких мазил? -
Достиг путешественник края земного
И лысиной твердь изумлённо пронзил…
1974
* * *
Выпито всё за грядущие наши успехи,
Влюблённость мгновенная вспыхнула - и миновала,
Суровый таможенник щупает наши доспехи:
Конец карнавала.
И всё несвершённое, всё, что намечено вчерне,
Монеткой на счастье заброшено в воды канала,
Венеция тонет в своей суете предвечерней:
Конец карнавала.
Увял и венок, настоящий, как чудо таланта,
Которым меня в шуме праздника короновала
Не ставшая тем, чем была Беатриче для Данта:
Конец карнавала.
Лишь память о ней, да картонка с рекламой отеля,
Да музыка, что иногда по ночам долетала,
Останутся мне. У порога - другая неделя.
Конец карнавала.
1975
* * *
Через годок-другой здесь все дома снесут.
И всё-таки они вневременны, нетленны -
Переживут и нас, и мир, и Страшный Суд -
Деревья в глубине и розовые стены.
Давленьем серых туч закат придавлен к ним;
Мир, заключённый в нас - как в Лувре, в тёмной раме;
Усилием зрачка возьмём и сохраним
Отчаянную жизнь, играющую нами.
У лампы, у стола, у красного цветка -
Не ведаю вины, не чувствую осадка.
И жизнь моя проста, свободна и легка.
И я сейчас усну - безоблачно и сладко.
1973
БЕССОННИЦА
Я засыпал. Я истомился за день,
Измаялся никчемностью своей.
Тенденции душевного разлада
Всё чётче проступали, всё ясней.
Немело тело. Стены уплывали.
И постепенно становился я
Лицом в фотографическом овале,
Мгновением чужого бытия.
А там, в углу, за бельевой корзиной,
С без четверти двенадцати до двух
Томился в пустоте невыразимой
Ни с чем не коррелированный дух.
Сам по себе, как птица над мишенью,
Как пулею оборванный пролог,
Он мучился каким-то размышленьем,
Которое он высказать не мог.
Так в темноте он вызревал, Атилла,
Чтоб сделаться пожаром из костра,
Ничто его теперь не тяготило:
Ни спешка, ни усталость, ни жара.
А я уснул, смочив виски водою,
К ладони потной голову прижав -
В моей богатой хлебом и рудою
Одной из главных ядерных держав.
Мне снился сон - нестройный и невинный -
Пока в углу мужал упрямый дух.
Спал два часа я. Даже - с половиной.
И вдруг проснулся. Сразу после двух.
Сел на балконе. Веяло прохладой.
Ласкалась и плескалась тишина.
И понял я, что мне любви не надо,
И слава тоже, в общем, не нужна.
Не скажешь лучше: небо было - купол.
Новей не скажешь: лёгкий блеск луны.
И мне Господь - ведущий в драме кукол -
Шепнул на ушко: «Вы обречены.
Вы всё свершили - уступайте место,
Готовьте поминальные пиры».
Архангелы Господнего оркестра
Настраивали трубы для игры.
Деревья пели. Грозные мотивы -
В шуршанье листьев, в бликах на стене
(В моей экологически-счастливой,
Владеющей ресурсами стране).
Мне мнилось, что голодное соседство
Ломает наши мифы на бегу.
Мой бедный мальчик! Что тебе в наследство
Я передать впоследствии смогу?
Неужто только - эту чуткость нервов,
Метанье между жизнью и пером?
(Но разве легче было в сорок первом
И веселее - в пятьдесят втором?)
Я вышел в кухню. Приготовил кофе.
Бессонница, ты наломала дров!
Пускай весь мир несётся к катастрофе,
Я должен быть психически здоров.
Мне улыбалась кухонная утварь,
Надев рассвета тонкую чалму…
И я заснул. Совсем уже под утро.
С надеждой.
Но - на что? Но - почему?
1975
НАЧАЛО ОТЧАЯНЬЯ
Ночь. Время для гениев и тараканов.
Грешно и смешно возмущаться судьбой.
С кем мне разговаривать - с чайным стаканом,
С всевидящим Господом или с собой?
Бессонный кузнечик в симфонии сена,
Сверчок, до сих пор не нашедший угла,
Я выйду на вахту в четвёртую смену
Туда, где вовек ни двора, ни кола,
Где люди равны - от царя до паяца,
Где реки чисты и озёра полны
(Пока тараканы усердно плодятся
И ночь обновляет запас тишины).
Но с кем разговаривать? Кто - разводящий?
Кто даст мне винтовку и скажет: «Ступай
Спасать от гармонии жизни чадящей
Свой дисгармоничный запущенный рай!»?
И что я отвечу на слово пароля,
Захочет ли слушать он странный ответ:
«Кулисы поломаны. Спутаны роли.
Зал пуст. Освещения нет…
Жить можно лишь чудом, лишь вдохом случайным,
Лишь ветром да шорохом белой ольхи,
Лишь порохом чёрным под пологом тайны…
Я снова хочу погрузиться в стихи.»?
Ночь время убийств. Время встреч незаконных.
Час детского плача в далёком окне.
Зову я знакомых и малознакомых:
Звоните, пишите, спешите ко мне!
Под сенью горшочка с цветущей геранью
Мы сможем устроить немое кино.
Уже на краю, но ещё не за гранью.
Ночь. Время для ночи. А ночью темно.
Я встал. Я устал, как от тяжкой работы,
От вечного Бога, от вечной Субботы.
Ты вынес бы это, пророк Моисей? -
Всё время на вахте у вечности праздной;
Всё думай о Боге, унылый и грязный,
Не строй не торгуй и не сей.
Ты вынес бы всё это в здравом рассудке -
Сплошная суббота, за сутками сутки,
Пустынная ясность пути,
Всё Вечность да Вечность - а где же Сегодня,
И как тут не выкрикнуть Имя Господне,
И как тут с ума не сойти?!
1975
* * *
От чего ты проснулся, сынок,
Посреди этой ночи бездонной -
Неужели и ты одинок
И подвержен печали бессонной?
Лает пёс где-то там, далеко.
Ночь в наш дом не приносит прохлады.
Знаешь, выйдем-ка мы на балкон
Да послушаем пенье цикады.
Скоро два. Ночь душна и тиха.
Свет сочится, как влага из фляги.
Ну чего ей так долго брехать,
Этой старой и глупой дворняге?
Спи, сыночек, ведь всё хорошо.
Спят кузнечики в жёлтой пшенице.
Я тебе уже сказку прочёл,
И погладил, и дал водицы.
Спят у речки три длинных ужа,
А в воде - два зелёных налима.
Как ещё твоя память свежа,
Как душа у тебя уязвима!
Всё пока до основы, всерьёз.
Может быть, нынче - главное лето.
Ты не можешь поставить вопрос,
Я не в силах придумать ответа.
А ведь думаем мы об одном:
О старушке с веретеном,
О котятах в нашем подвале,
О птенце, что упал из гнезда,
И о том, что эта беда
Поправима уже едва ли.
Оба мы ещё знаем не всё
О возможных ушибах и ранах,
Но познания главная соль -
Тайна жизни - нас мучит на равных.
Спи, мой маленький! Спи, мой родной!
Полчетвёртого. Стало прохладно.
Спят кузнечики в травке густой.
Ты уже засыпаешь? Ну ладно…
1975
* * *
Хотел бы я всегда писать о сути
Явлений, столь привычных нам на вид:
Стоят тюльпаны в глиняном сосуде,
Стучат часы и лампочка горит.
Я вдумываюсь в это неустанно.
Порядок слов меняется стократ:
В сосуде глиняном стоят тюльпаны
Левее лампы. И часы стучат.
Я думаю о своеволье судеб,
О том, как своенравна наша жизнь.
Цветы и лампа. Но цветы - в сосуде.
(А без часов здесь можно обойтись).
В переплетении родов и линий
Есть нечто, не доступное уму.
Вот на столе кувшин. Кувшин из глины.
Цветы в кувшине. (Лампа - ни к чему).
Остались лепестки. Мгновенный, красный
Продукт природы, след её щедрот.
Ну, и кувшин. По-своему прекрасный.
Который их переживёт.
1975