Из сборника "ПЕРО"
(Ростовское книжное издательство. 1968)


ИЗ «ПУШКИНСКОЙ ТЕТРАДИ»

Не любят поэтов поэты…
Привольно паря в облаках,
Считают чужие монеты
И листья в лавровых венках.
И нет им любезней утехи:
Ревниво листая стихи,
Искать у собратьев огрехи,
Злорадно итожить грехи.

Не любят поэтов поэты,
Едва маскируют вражду.
Должно быть, написано это
От века у них на роду.
Не любят далёких и близких,
И всех особливей Того…
Не любит его Баратынский,
Языков не любит его.

А он их радушно встречает,
Не держит на памяти зла,
Хотя про себя примечает,
Что пахнет хулой похвала.
А он их грехов не итожит,
Не ищет оплошной строки.
Была б только искорка Божья!
А прочее - гиль, пустяки.

Не любят поэтов поэты.
Должно, развелось через край.
У каждого в доме секреты,
А он нараспах - обирай!
Он всех их собрал в одночасье.
Попробуй его обойти!
Не тесно ему на Парнасе,
А пусто - шаром покати.


_______________________



Из сборника "ДРУГ"
(Молодая гвардия. Москва. 1973)



    МУЗЫКА

Когда зима склонится над плечом
И зябко пробежит мороз по коже,
Я, верно, запечалюсь - но о ком же?
И, видно, пожалею - но о чём?

Скажи, о чём я буду сожалеть?
Вот разве о нетронутом и разве
О том, что праздник более не праздник
И что шалишь, где надобно шалеть.

Когда придёт черёд воспоминать,
В упор посмотрит истина простая:
Воспоминать - что раны пеленать,
Когда они уже не зарастают…

Но как тепла за окнами луна!
Как хорошо, что мы вдвоём остались!
Послушай, мы почти что проболтались.
Прислушайся - и музыка слышна.

Она возникла лишь для нас, одних,
Она звучит таинственно и страстно.
А что воспоминания. Заглазны.
И будут ли? И что нам толку в них!


_______________________



Из сборника "ДНЕВНИК"
(Ростовское книжное издательство. 1975)


    ПЕСНЯ

                          В. Н.

Как восхитителен и жалок,
Тревожен, трепетен, багрян
Обрывок, отзвук, полушалок
Раздольной песни таборян!

В каком забытом интервале
Она звучала меж людьми?..
Когда мы, бишь, её певали?
А ведь певали, чёрт возьми!

Стократно пели - не запели,
Певали хором и вдвоём.
Чиста, свежа, как из купели,
И всё о том же - о своём.

Припомним давние, лихие
И замолчим, оторопев…
Но у неё слова такие!
Но у неё такой распев!

Такая высь и ширь степная!
Такая тайная беда!..
Должно быть, мы её не знали,
Не понимали в те года.

В ней столько смешано и слито:
Разлука, родина, вина.
Но если есть ещё молитва,
То это, видимо, она…

В ней отпущенье, возмещенье
Того, что минуло давно.
И если есть ещё прощенье,
То это, видимо, оно…


РИМСКАЯ ИСТОРИЯ

                  1
Неотступающие тени,
Под перепалкой разночтений,
Меж прославлений и улик
Ваш образ смутен и двулик.

Здесь всё загадочно двоится,
Здесь Время пишет в два пера.
Здесь неподкупность очевидца
И жажда славы и добра.

На потаённую свободу
И на державу без прикрас
Два летописца-антипода
Глядят, не прикрывая глаз.

Я вижу вышедших из праха
И со щитом, и на щитах…
Ужасен Тацит без Плутарха,
Но пуст без Тацита Плутарх.

                  2
Какой тщеславный непокой
Гремит в литавры над Европой!
Какой воинственный, какой
Зовущий в прошлое некрополь!..

Не верю в триумфальный гуд
И величавые поковки -
Уже не первый год идут
Под монументами раскопки.

Галдят оратор и пиит
Во славу мудрости отцовой.
А государственность стоит
На лучевых и на берцовых.

Молчит подземная гряда -
Многовековое терпенье.
О них не скажешь никогда:
Да упокоются в успеньи!

Могучи эти костяки,
Засевшие в подпочве тяжко.
А всё иное - пустяки,
Нотариальная промашка.

И нет пронзительней родства.
И не сказать о нём словами.
И клонится плакун-трава
Над головами, головами…

                     3
Разумных и глупых, немых и речистых,
Всё то, что сказалось, не метя в сказанье,
Всех чистых и всех безнадёжно нечистых
Спрессуй до зерна и включи в описанье.

Занятье твоё не пройдёт безвозмездно,
Чревато расплатой любое касанье.
Но всё, что уносит летейская бездна,
Спрессуй до зерна и включи в описанье.

Себя не щади и других не помилуй,
Приникни к земле, изойди голосами.
Но всё, что врагов и собратьев вскормило,
Спрессуй до зерна и включи в описанье.

Ты станешь ночами судить с палачами,
Ты слёзы смешаешь с чужими слезами.
Ты будешь молчать. Но и это молчанье
Спрессуй до зерна и включи в описанье.


_______________________



Из сборника "ПЕНАТЫ"
(Ростовское книжное издательство. 1978)


        *   *   *

Февраль сухой и ледяной.
Зима у перевала…
И всё, что ни было со мной,
Как будто не бывало.

Пустым-пуста, белым-бела
Исхоженная пажить.
Метель подходы замела.
Пришла пора шабашить.

Молчат зернистые слои.
Но видно, если ближе:
Сады - мои, следы - мои,
Огни в домах - мои же.

Пока склонялся под луной,
Ничто не убывало.
Февраль сухой и ледяной.
Зима у перевала…

Проулок, лестница, вокзал.
Вошёл откуда вышел,
Уже не зная: сам сказал
Или других услышал.

Не в пустоте, а в тесноте
Прошли года, понеже
Удачи - те, задачи - те
И незадачи - те же.

Поёт о том же за стеной
Всё тот же запевала.
Февраль сухой и ледяной.
Зима у перевала.


        *   *   *

Не ясно, что последует за этим,
Но наш союз уже нерасторжим.
Да сбудется всё то, что мы наметим,
Да совершится то, что совершим!

Ешё вокруг пробелы и пустоты.
Ешё сладима вековая сласть.
Ещё рассудок вопрошает: кто ты?
И хочет с провидением совпасть.

Ещё поёт в душе благодаренье,
И молодость обманчиво чиста.
Но постепенно затопляет зренье
Беда - слеза - безумье - слепота.


        *   *   *

Как бывает роман в романе,
Так бывает туман в тумане,
Ветер ветра, в зиме - зима,
В центре тьмы - сгущённая тьма,
Нестерпимый разлад уклада,
Неотвязная тень сумы…

Не чурайся этого хлада,
Не шарахайся этой тьмы:
Перезябнешь - душа отболела,
Отболишь - от души отлегло.
Разошлось. Улеглось. Посветлело.
Распогодилось. Рассвело…


_______________________



Из сборника "ВЕЧЕРНЕЕ ЧУДО"
(Советакан грох. Ереван. 1988)


        *   *   *

Это пенье порядком фальшиво,
Эта песня - дурного пошиба.
Если правду сказать, то кабак.
Видно, впрямь наше дело табак.

Видно, пали и не возродимся,
Коли слушаем и не стыдимся,
Видно, тут и секрет наш зарыт,
Коли плачем почти что навзрыд.

Коли чувствуем, что виноваты,
Коль томится и стонет душа.
А мелодия в ней, а слова-то…
Право слово, не стоят гроша.
Под слезливый минор фортепьяно
Кто-то хнычет, что всё лобуда.
Хоть бы пьяны, так нет, и не пьяны.
Может быть, потрезвей, чем всегда.


        *   *   *

Сильны и знамениты Крёз и Красс.
Но кто из них владел высокой тайной -
Среди пустых и выморочных фраз
Пробиться к свету фразой музакальной,
Бродяжничать на перепутьях тьмы,
Зато владычить в стопах и силлабах?
Мой милый друг, ну кто же как не мы
Поймёт и растолкует силу слабых,
Бегущих от тюрьмы и от сумы,
Зато царящих средь терцин победных?
Мой милый друг, ну кто же как не мы
Переберёт сокровищницы бедных?
Пуст кошелёк, не греет рыбий мех.
От века нет талана у таланта.
Уменья выжить нет у неумех -
Сервантеса, Вийона или Данта.
Пасуют их великие умы
Пред тем, что их расчётливо погубит.
Мой милый друг, ну кто же как не мы
Их злоключенья горестно полюбит,
Услышит их пророческую весть -
Высокий лад горчайшего разлада?
Быть может, в этом наш талант и есть.
Он так велик, что и других не надо.


        *   *   *

Оттого не смолкает небесная арфа,
Возвышает, взыскует, влечёт,
Что в убогом углу хлопотливая Марфа
Подметает, стирает, печёт.

Для того, чтоб пророки смогли и сумели
Двигать толпы и строить столпы,
Сыплет Марфа какие-то хмели-сунели
У плиты раскалённой в супы.

Где-то в кухоньке Харькова или Ростова,
Цельный день в суете-колотьбе,
Живота не щадящая дева Христова
Позабыла совсем о себе.

Но печаль одинокую душу не гложет
И чужды ей злоречье и спесь.
Каждый Господу служит, как хочет и может.
А Господь обитает и здесь…


_______________________



Из сборника "ЗАТЕРЯННАЯ ТЕТРАДЬ"
(Ростовское книжное издательство. 1990)


        *   *   *

             Владимиру Новоженину

Застыну на миг у приступок,
В кармане пошарю рукой.
Припомню какой-то проступок,
Да так и не вспомню какой.

Быть может, ребёнка обидел,
Каких-то долгов не вернул,
Ворвался к поэту в обитель
И робкую музу спугнул.

Старуху, озлясь, не дослушал,
С подонком приятельски пил,
Гнездо под балконом разрушил,
А может быть, жизнь загубил.

Растерянно в темень гляжу я,
Шагнуть не решаюсь к жилью.
Никак не припомню: чужую?
Но если и так - то свою…


     НОЧЬ В ФЕВРАЛЕ

Доселе сохранил зрачок
Развалины и вьюгу
И тыловой грузовичок,
Потряхивавший к югу.

Казалось, лютая война
Планету сокрушила.
Лишь мы остались да она -
Живучая машина.

Она нащупывала путь
Наитья и везенья.
Она везла в куда-нибудь -
В забвение-спасенье.

Пустынный город провожал
Нечастыми огнями.
Уже дышал, ешё лежал
Под снегом, под камнями.

Не шли прощальные слова.
Но крепло за спиною
Неукротимого родства
Дыханье ледяное.

Над средоточием скорбей
Звезда обозначалась.
А ледяная колыбель
Качалась и качалась.


       ТЕ ВРЕМЕНА

Я помню, как, отведав сдобы,
Мы багровели от стыдобы,
Как колченогую кровать
Стыдились пледом прикрывать.

В стране голодной и холодной,
Огромной самой на Земле,
Змеёй таился подколодной,
Кто вдоволь ел и спал в тепле.

Он жил, самим собой отринут,
Готов ослепнуть, онеметь,
И не от страха, что отнимут -
От стыдной участи иметь.

Людей оглядывала строго
Война ли, родина, беда?..
Другая на дворе эпоха,
Но в сердце сохранилась та.


_______________________



Из сборника "МЧАТСЯ ТУЧИ"
(Личный интерес. Ростов-на-Дону. 1993)


        ФИАСКО

Слышишь, тебя зовут? - Значит, пришла пора.
Кто-то тебя извлёк, будто реликт спецхрана.
А на помосте всё те же тычутся тенора,
Тучные баритоны, крашеные сопрано.
В этой блудливой толпе нет ничего твоего.
В этом тексте ты вроде ляпсуса-опечатки.
Но почему-то затянут в шумное торжество
Нерасчленённой массы, пустопорожней клетчатки.
Сделаешь робкий шаг лестницей без перил
И, отстранив попутно конферансье-шалопая,
«Ну и так далее», - скажешь, как Хлебников говорил,
Речь свою обрывая и темноту отступая.


_______________________



Из сборника "СВЕТАЕТ"
(Гефест. Ростов-на-Дону. 1994)


ПОПЫТКА НИСПРОВЕРЖЕНИЯ

Увы, я подобных поэтов знавал -
Отменных. Но если присмотришься зорче,
То видишь подполье, угрюмый подвал,
А в нём затаённый зловещий моторчик.

Поэтов от Бога. Ну разве чуток
В полёте своём не без лёгкого крена.
Но в жилах гудит кипяток-кровоток,
А в том кровотоке бурлит Ипокрена.

Не сразу учуешь рассчитанный яд -
Здесь малые дозы на многие чары.
Такие поэты растут без плеяд.
Они одиноки. Поэты-анчары…

О Господи, думалось мне, почему
Сей глас, победительный, иерихонский,
О свете поёт, а уводит во тьму,
И в сердце нацелен заряд скорпионский?

Я знал этих чудищ. И мне привелось
Молиться на них в простоте придурашной.
И я б не заметил их тайную злость,
Когда бы не выдал их случай пустяшный.

Когда бы не ревности жгучая дрожь,
Бенгальский огонь, теплоты невозможность,
Когда б не капризное «вынь да положь»
И худо прикрытая ясновельможность.

Когда б не злословили из-за угла,
Когда бы собратьям беды не желали,
Когда бы тлетворная ложь не вошла
В состав профетических их глоссолалий.

О Господи, думалось мне, почему
Коснулась и вас эта порча и схизма?
Никак не доступно уму моему,
Что Моцарт помечен клеймом сальеризма.

И всё же примите неловкую лесть!
Вы - тьма, но всегда вперемешку со светом.
Задуманный ангелом - ангел и есть.
И хватит. И больше не будем об этом.


         РАЗРЫВ

Постоим на прощанье в прихожей,
Прикоснёмся друг к другу всей кожей,
Тело к телу - губами, висками,
Всеми фибрами и волосками.

Если этак прильнуть-прислониться,
Видно всё, что внутри и вовне.
А потом разве только присниться
И по-детски заплакать во сне.

Но сейчас - отдаляться рывками
И расстаться уже до конца,
Напоследок ощупав руками,
Как слепцы, очертанья лица.

Так помешкаем малость в прихожей,
Осязая родные черты…
Вот он я, на себя не похожий,
И совсем не похожая ты.


         К ФИНАЛУ

Теперь у нас с тобой душа-клише:
В одном накладе, в общем барыше.
Не вспомнить ни начала, ни зачина.
Сперва ты вроде пела день-деньской,
Потом гремела утварью мирской,
А вечерами мучила-учила.

И я когда-то был зело матёр,
Ревнив, неугомонен и остёр,
Охоч до баб, стремительный, как кочет.
Лишь дунет ветер - разом со двора!
А суть нутра, как лакомство ядра,
Не знала червобоя-червоточин.

Но пообвыклись. Протекли года.
Как говорилось в давности, годины.
Я старый хрыч и ты немолода.
И стали мы к финалу двуедины:
Один исчезнет - и другого нет,
Лишь никнут за окном пустые ветки,
Сливая с чернотой двойной портрет,
Лишённый сатанической подсветки.


       ПРИБЕЖИЩЕ

Среди охранников и выжиг
Он не мелькает, не снуёт.
Он не павлин, он чижик-пыжик,
Он на Фонтанке водку пьёт.

Пускай вовне скрежещут танки,
Вопят нардепы вдалеке,
А он всё там же - на Фонтанке,
И с той же рюмочкой в руке.

В его движеньях та же нега.
На полке дружеский квинтет:
Аврелий, Цицерон, Сенека,
Ларошфуко и Эпиктет.

Ни нервотрёпки, ни болтанки,
Лишь благолепье-лепота.
И я бывал на той Фонтанке
И нежил рюмочку у рта…


        *   *   *

Вот и настал отрезвляющий тур -
Время бессонницы, страхов, микстур,
Хныканья и сожалений.
Время распада. Держись, старина!
Вместе с тобой постарела страна,
Смыло песок поколений.

Не про тебя эта россыпь плодов.
Сколько готовился, а не готов.
Планы остались в наброске.
Негорделиво твоё неглиже.
Впрочем, об этом сказали уже
И Ходасевич, и Бродский.

Время сумело тебя приструнить.
И не пристало, как прежде, винить
Подлую нашу эпоху.
Чем увенчать неказистый итог?
Разве добавить свой сдавленный вздох
К их величавому вздоху…


_______________________



Из сборника "ТЕРПКОЕ БЛАГО"
(Гефест. Ростов-на-Дону. 1995)


        *   *   *

Мои стихи любовные в избытке -
Я ими не горжусь, скорей стыжусь.
И от своей очередной попытки,
Не размышляя, тотчас откажусь.

И лоб перекрещу, как от напасти,
И замолчу, воды набравши в рот -
Стихи всегда предшественники страсти,
Пролог любви, а не наоборот.

Небрежные хранители былого,
Мы больше разглашаем, чем таим,
Хоть ведаем: в начале было Слово,
А миросотворение - за ним.


        *   *   *

Лягу в два, а встану в три,
Гляну в окна, закурю.
Бог позволит: говори -
Ничего не говорю.

Бог позволит: попроси,
Расскажи свою тугу.
Отче наш, иже еси…
Даже это не могу.

Будто разом онемел,
Будто кто-то отлучил,
А ведь сызмальства умел,
Хоть никто и не учил.

Нет, молитвы не творил,
Не решался на обряд.
Напрямую говорил,
Как младенцы говорят.

Если б мог и посейчас,
Как вначале, как сперва!
Но, лукавству обучась,
Позабыл я те слова…

Лягу в два, а встану в три,
Гляну в окна, закурю.
Бог позволит: говори -
Всё равно не говорю.

Но нисколько не ропщу
И отчаянье неймёт.
Если даже промолчу,
Бог и так меня поймёт.


_______________________



Из сборника "ПОСТСКРИПТУМ"
(Гефест. Ростов-на-Дону. 1997)


         СТАЛКЕР

Всюду распад, полумёртвая зона,
Ржавые листья, стоячие воды…
Как ни ищи, не сыскать гарнизона,
Разве что трое из прежнего взвода.
Кто в этой чахлой твердыне зимует,
В утлом дому инсургента-вассала?
Больше никто эту пядь не штурмует -
Время её без того прочесало.
Справа и слева туман наползает.
Пустошь на радость случайным воронам.
Здесь ли когда-то сходились прозаик,
Медикус, искусствовед и астроном,
Физик, монтёр, латинист, математик?
Впрочем, при чём здесь науки-ремёсла?
Воды бесшумные катят и катят,
Дюжий Харон налегает на вёсла.
В доме ни света уже, ни сугрева,
Ветхие стены, замшелые своды.
Где вы, пиры многолюдные, где вы,
Братья по духу, питомцы свободы?
Стылый участок не стоит облёта.
К стёклам могильная слякоть налипла.
Дудка зажившегося стихоплёта
В полночь звучит виновато и хрипло.


        ЗАМЫСЕЛ

Под конец расхотелось хотеть
Ликовать, воевать, не сдаваться,
Непрерывно о чём-то радеть,
Вовлекать, окликать, отзываться,
Предаваться бесчинной гульбе,
Стать любимцем, ходить в супостатах.
Всё иссякло само по себе,
Не заботясь о вехах и датах.
Расхотелось бездумно хватать
Сласти, радости, хронос и мелос,
Расхотелось запойно читать,
Говорить и писать расхотелось,
Бить поклоны у всех образов
И незнамо куда торопиться…
Да застряла живая крупица
В перешейке песочных часов.
А внизу-то песчинок не счесть -
Пирамидка готова к пределу.
Но у Промысла замысел есть,
Недоступный скудельному телу.


_______________________



Из сборника "ПОСЛЕДНЯЯ СВЕРКА"
(МП Книга. Ростов-на-Дону. 2000)


        *   *   *

Полуростепель, полуморозец.
Наглый шкет и затурканный дед.
Попрошайка, хамло, богоносец -
То икона в руке, то кастет.
Непонятная чуждая раса
И зловеще лихая молва.
Генокода лишённая масса
То юлит, то качает права…

Среди этого дикого мяса
Лучше так и дожить без родства.


        *   *   *

                                И. П.

Эта встреча без цели и повода,
Будто походя, наискосок -
Наподобье внезапного овода
Остро жалит под левый сосок.

После всех расставаний на росстани,
На исходе отпущенных дней -
Промелькнёт виновато: не поздно ли?
Отзовётся: куда уж поздней…

Что-то смутное, что-то туманное,
Как чужой ненавязчивый стих.
Соколов со своей Марианною?
Отголосок и память о них?

Но качается почва, как палуба,
За пластом осыпается пласт.
Ищет разум опоры-аналога
На придумки пустые горазд.


_______________________



Из сборника "ЛЯГУ В ДВА, А ВСТАНУ В ТРИ..."
(Старые русские. Ростов-на-Дону. 2009)


        ЛАКРИМОЗА

Я плачу по слезам, которым не бывать,
А если и придут, то всё-таки иначе.
Иначе ликовать, иначе бедовать,
И нет пути назад. Об этом я и плачу.

Над пройденной тропой - содружество ворон,
Присели, поднялись и снова налетели.
И каждый новый шаг - потеря и урон.
Но тысячный урон - не первая потеря.

Тот Некто за чертой - теперь уже никто,
Сведённый до нуля стараньем лет и правил.
Но первое "зачем?", но первое "за что?",
Но первое "почто отрёкся и оставил?",

Но первая вина, не знавшая вины,
Презревшая молву и тропы обходные?
Бессмысленный удар, когда вослед должны
Обрушиться земля и хляби водяные?

Всё проси=то и легко: войди и володей!
Прими без суеты удачу-неудачу.
И всё как повелось. И всё как у людей.
И нет пути назад. Об этом я и плачу.


        СУДИЛИЩЕ

                        Науму Ефремову

Свидетель гугнит косорото,
Судья облизнулся, как кот.
А в мыслях: голгофа, гаррота,
Топор, колесо, эшафот...

Но к ляду досужие толки!
Наш век деловит и бедов.
В застиранной синей футболке
Ты ходко идёшь меж ментов.

Молва не. чужая, а наша
Куда заземлённей иных —
В ней пайка, барак и параша
И дикие вопли блатных.

Но гордо расправлены плечи.
Противится нечисти Честь.
До встречи, дружище, до встречи
Неведомо — там или здесь.


        ПАМЯТИ ПОЭТА

На огонёк последнего жилья,
Упрятанного в бережные кроны,
Слетались понемногу кумовья
Сообщники услады похоронной.

Пятная ненавистную скрижаль,
Они плели мемориалы басен.
А он ещё невидимо дышал
И был горяч, задумчив и опасен.

И – омрачая дерзко торжество –
Глядел па пляску суетливых пятен.
Покоился. И что страшней всего –
Был непонятен. Всё же непонятен.

Был непонятен сад его и дом,
Где он старел в занятьях одиночных,
Прямясь неукоснительным хребтом
Над пошлой клеветой беспозвоночных.

Здесь, на виду новорождённых дней,
Он и на малый миг не окопался.
И вот затих. И – что всего страшней –
Он улыбался. Всё же улыбался.

Он знал: и это надо описать –
И примечал всё легче и свободней.
Он мирно отдыхал в тот день субботний
И понимал, что завтра – воскресать!


_______________________



Из не вошедшего в сборники


        *   *   *

Ты меня допекла, достала,
Отравила и явь и сны.
Составляющие состава
И доныне мне не ясны.

Понукала и тормозила,
В рыло била и по ногам.
Кто ты, чудище? – Мнемозина, –
Отвечает мне по слогам.

Падь паденья, зловещий кратер,
Отпусти меня поскорей!
Неужели ты вправду матерь
Девяти своих дочерей?..


        *   *   *

                        Ж. Р.

Двойники копаются
В стратах подсознанья.
Как там препираются
Знаки препинанья!

Но сердца колотятся -
Росстаней боятся.
Ведь года не сходятся,
Флексии двоятся...

Дичь моя, охотница,
К ляду толки эти!
Главное, что сходятся
Вздохи междометий.