*   *   *

           … всё это говорит мне: ты бодрствуешь, не бойся своего
           времени, не лукавь.
                      О. Мандельштам. «Путешествие в Армению»

Ты бодрствуешь, не бойся, не лукавь.
Не только доброму, но и худому
Нам должно радоваться, прославляя явь,
Пока душа не впала в кому.

Есть между смыслами осмысленный зазор,
Та мера древняя простого постоянства,
Что защищает нас, как дымка - горизонт,
От непростительного чванства.

Признаем с горечью: мы это не смогли.
Признаем с ясностью, что нас впустили в сени
Смотреть, как копится глухая боль земли
Для будущих землетрясений -

Подобна смерти, задремавшей в кобуре,
Чтоб громом вырваться как дьявольский Бетховен.
Я слышал давеча: унынье - страшный грех;
Ну что ж, я каюсь, я греховен.

Притворство внутреннее внешнему сродни:
Смешно уставшему казаться моложавым.
Не стоит сравнивать: живущий несравним.
Добавить нечего, пожалуй.

2005

         ХРОНИКА

Доллар падает, марка растёт.
Горбачёва закрыли в Форосе.
Шторм тропический ливнем сечёт
И столбы телеграфные сносит.
Дозвониться в Россию нельзя.
В Иудее бурлит интифада.
Мысль, что я не совсем уже я,
Стынет каплей янтарного яда.

Марка падает, доллар растёт.
Гингрич выиграл. Симпсон оправдан.
Справедливый Кавказский поход
Всё никак не становится славным.
Почему-то на сердце щемит
(Но ни ярости нет, ни надсада).
Мир без Бродского так же шумит
Золотым торжеством листопада.

Фунт стабилен, а марка растёт.
Клинтон песо спасает от краха.
Незнакомое слово «дефолт»
Для России - что «хлеб» да «рубаха».
На Балканах - то мир, то война -
Непонятно, кому это надо.
И ночная лежит тишина,
И бодрят темнота и прохлада.

Евро падает, доллар растёт.
Путин мочит бандитов в сортире.
Скоро хором Гонконг запоёт
Громкий марш о свободе и мире.
Лето выдалось нынче грибным
До бесстыдства, до переизбытка.
А над озером сонным лесным -
Стрекозиная сладкая пытка.

Доллар падает, евро растёт.
Антарктида стремительно тает.
Своего добивается тот,
Кто не ждёт, а берёт и хватает.
Пахнет в воздухе новой бедой.
Невозможно уйти из Ирака.
И звезда говорит со звездой,
Прошлый мир вырывая из мрака.

2005

               *   *   *

В семнадцатом столетии в Италии
Отслаивалась музыка от текста -
Так лёгкие пирожные миндальные
Вкус создают из воздуха и теста.
Стараясь быть изящной и удобной,
Стиль под себя подстраивала эра,
Сменив навек смычок дугоподобный
Смычком прямым - как шпага кавалера.

И зазвучала музыка по-новому:
Решительно, и молодо, и чётко -
Дивясь преобразившемуся норову,
Как женщина, сменившая причёску.
А прежних скрипок пение глухое
Ушло в забвенье, как былая мода,
Как описанье древнего похода
На языке умершего народа.

2005

В ДОМЕ ПРЕСТАРЕЛЫХ

Смерть берёт человека по капельке,
Опуская соломинку в лёд.
Он ещё и гуляет, и кашляет,
Но по сути уже не живёт.

Боль и возраст, два опытных сыщика,
В общей сутолоке-кутерьме
У него изымают всё личное,
Как на шмоне в советской тюрьме.

Почему человек так беспомощен
Прибираемый кем-то к рукам?
Остаётся исконно-посконное,
Остаётся наследственный хлам.

То ли страх в человеческом облике
Подбирает по мерке черты,
То ли Бог, восседая на облаке,
Бедолагу разит с высоты.

Как он ёжится, мучится, корчится,
Некрасивый, невзрачный старик -
Ведь и жить ему больше не хочется,
А цепляется. Крепко привык.

Так в пространстве, свернувшемся конусом,
Что-то булькает вроде воды
И, готовясь к свиданию с Хроносом,
Оставляет повсюду следы.

2005

         ДЕЛФТ, 1675 ГОД

Художник Вермеер скончался. Семья в долгах.
Вечер привстал на миг, как гребец на вёслах,
На облаках возникла серебрящаяся дуга.
Детям передаётся тревога взрослых.
Тесный город не знает понятия «тишина».
Возле рыбного рынка бранятся птицы.
Отблеск света ложится на женщину у окна.
Между правдой и вымыслом нет границы.

2005

       ЛЮБИТЕЛЬ ОПЕРЫ

Певица на сцене в серебряном платье
Поёт о любви, выходящей за край.
Кто в оперу ходит, кто денежки платит,
Тот либо богат, либо верует в рай.

В подобранном галстуке, в строгом костюме
Сидящий с достоинством рядом с женой,
Он слушает пенье хрящами, костями,
Ему пищевод перекрыло волной.

Обычно он скромен, не очень напорист,
Критичен к другим и себе самому,
Но в эти минуты он мчится, как поезд
Лучом разрывающий мутную тьму, -

Без цели, без графика, даже стоп-крана
Лишённый, абсурдный, как наше житьё.
Ах, если б владелица меццо-сопрано
Могла бы представить, как любят её!

Но ей, в каплях пота от жарких софитов,
Его ощущения так же чужды,
Как, скажем, пожарникам - бредни софистов,
Когда не хватает напора воды.

Она, задыхаясь - такая рулада
Безумного голосу стоит труда, -
Как райская птичка из жгучего ада
Волшебные песни бросает сюда.

2005

               *   *   *

             Тогда, за вычетом ночи, мне было ещё
             весело и просто быть ребёнком…
                        Алексей Цветков. «Просто голос»

За вычетом ночи, которую в минус запишем,
За вычетом страха (возьмём его и зачеркнём),
За вычетом боли (оставим убогим и нищим),
За вычетом страсти (мы ею давно не живём),
За вычетом стран, превращённых в колючую поросль,
За вычетом войн, что не тронули нас, пощадив,
За вычетом тех, кто ушёл от нас - кучно и порознь,
За вычетом этого - что мы поставим в актив?

При мысли о счёте (а нам его вскоре предъявят),
При мысли о свете, которого мы лишены,
При мысли о мёртвых, кому мы перечить не вправе,
При мысли о том, как мы все безнадёжно смешны,
При мысли о вечной обиде (ни за что ни про что),
При мысли о мрачной свободе, что хуже тюрьмы,
При мысли о будущем или при мысли о прошлом,
При мысли об этой секунде - не вздрогнем ли мы?

2005

               *   *   *

Холодный май - по темечко в дождях,
Залив набух и бухта запотела.
Идёшь, дрожа от ветра и держась
За шляпу, чтоб она не улетела.
Пока живёшь, всё время что-нибудь -
Не так, как раньше. Эта ткань капризна.
Верь, если хочешь, в Бога и в судьбу, -
Но у природы нет детерминизма.
Пусть философ ругает суету
И сыплет соль на собственные раны,
Любая неожиданность в аду
Недвижной предпочтительней нирваны.
Нет жажды напряженнее: вместить,
Впихнуть как можно больше в оболочку.

И чем больней, чем тягостнее стих,
Тем ярче счастье, когда ставишь точку.

2005

       ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО

Вдруг, резко выпрямившись, он увидел свет -
Столь ослепительный, что стало очевидно:
Пожившим вдосталь умирать не стыдно,
И боли нет уже, и страха нет.

Ночное небо над взметнувшимся лицом
Сияло звёздами, и он придумал слово:
Да, после ужина здоровый вечный сон
Есть замещение простого сна ночного.

Покуда тело опускалось вниз,
В недвижность каменную личной Атлантиды,
С залива сонного задул чистейший бриз -
Как огорчение без примеси обиды.

2005

               *   *   *

Я лежу на спине у озера и смотрю на дерево.
Нет никакого ветра, не холодно и не жарко.
Наблюдателю очевидно, что я ничего не делаю.
Время идёт. Я знаю об этом, и мне не жалко.

Дерево не представляет собой ничего выдающегося:
Ствол - прямой, много веток, на них – иголки.
Хорошее есть всегда лишь ожиданье лучшего,
Несмотря на препоны, опасения, кривотолки.

Трудно сосредоточиться, ни о чём невозможно думать,
Любая мысль расплывается сотнями мелких икринок.
Два юных бурундучка гоняются друг за другом,
Поднимая шум – что твой колхозный рынок.

Пока отдыхает разум, душа всё равно работает.
Ветер не дует, нет ни жары, ни холода.
Я поступаю так, как любое другое животное,
Когда оно не испытывает боли, страха и голода.

2005

               *   *   *

После гибели человечества, животные, о которых
Мы ничего не ведаем (ну разве то, что они
Не похожи на нам известных), придут, поднимая шорох,
К обломкам огромных зданий – передохнуть в тени.

Обломки – они живучи. И потому, когда нас
Не то, что следа не будет, но и следа следу,
Грядущие обитатели впишутся в них, как в данность:
Так белки мегалополиса вписались в его среду.

Жалко нашего города, такого пока живого,
Аж запершило в горле, ты уж меня прости.
Замедлить бы ход событий, найти бы тайное слово! –
Но дерево эволюции знает, куда расти.

И динозавры, видимо, выли и скрежетали,
Тёрлись о скалы шеями, давали волю когтям.
Мы, конечно, разумнее, но – опуская детали –
Исчезать из природы было им так же больно, как нам.

2005

               *   *   *

Не хочу холодов, а хочу тепла,
Потому что такая пора пришла –
Вероятно, не старость пока, но уже усталость.
Холодов не хочу, а тепла хочу,
Сам себе шепчу, погасив свечу:
Что мне делать с жизнью моей, с той, что ещё осталась?

Я любил морозы, презирал тепло,
Обожал, когда щёки мне ветром жгло,
Только щурил глаза в метель, но шарфом не кутал носа.
А теперь люблю я сидеть у огня,
И огонь выспрашивает у меня
Тихим вкрадчивым голосом, заслоняющим суть вопроса –

Повторяет огонь всё один вопрос,
Поначалу в шутку, а потом всерьёз:
«Что-то можешь ты сделать ещё, на что-то ещё способен?»
И смотрю я, как он жуёт дрова,
Ни к чему мне лгать, ни к чему скрывать:
Не хочу я коряг на своём пути, не хочу колдобин.

Не хочу холодов, а хочу тепла,
Я весны хочу, вот и все дела,
Не метелей я жду, жду весёлых ручьёв и проталин.
Ну, а жизни, - той, что осталась мне, -
Я шепну попозже, наедине:
Ты теки уж, как знаешь сама – какой я тебе хозяин...

2006

               *   *   *

Бог похож на родное ГБ:
Нас он любит, о нас он печётся,
Знает всё о нас. И на трубе
Нам играет, когда увлечётся.

Отделяет от плевел зерно,
Всё оценит, во всём разберётся.
В это как-то не верится, но –
Кто не верует, тот не спасётся.

Он поддержит: ни шагу назад!
Раем будущим нас очарует.
Впрочем, есть и вместительный ад,
Где его подопечный шурует.

И, чтоб в злобную ересь не впасть,
Я живу, небеса прославляя:
Как прекрасна небесная власть!
Даже в чём-то родней, чем земная.

2006

   ВОЛШЕБНАЯ ГОРА

             Никаких влажных испарений, никакой туманной
             духоты! Напротив – ясность, сухость,
             прозрачность и терпкая мягкость.
                            Томас Манн

Ясность, сухость, прозрачность и терпкая мягкость.
В этом климате жизнь обретает двоякость,
Этот воздух щекочет каверны души.
Вся в своих бугорках, уплотнениях, ямках,
Плоть здесь держит экзамен: поглубже дыши.

Сухость, терпкая мягкость, прозрачность и ясность.
Чем спокойнее время, тем больше опасность,
Что лавина захватит живущих врасплох,
Ибо им, замечающим всякую частность,
Не понять тектонических сдвигов эпох.

Мягкость терпкая, ясность, прозрачность сухая.
Взгляд неспешно ползёт по горам, отдыхая
От понятной жестокости плоских равнин.
Если притча и есть здесь, то притча плохая,
Если есть здесь и вывод, то он не один.

Ясность, сухость, прозрачность – не влажная вялость.
В щель меж двух катастроф так удачно вписалось
Поколенье моё. От фортуны – сюрприз
Нам достался, такая блаженная малость.
Можно даже сказать: мы последние из
Тех, кому ещё мерили температуру,
Тех, кто вслух говорил про любовь и культуру,
Отворяя в горячую зелень окно.

Мы ж упорно искали другую фактуру
И ценили иное – не то, что дано.

2006

         СПИРАЛЬ

Самораскручивающийся феномен,
Преодолённая замкнутость круга,
Напряженье между миром и домом,
Тип совершенства и род недуга –
Всепроникающая кривая,
Ты внедряешь себя во время,
Соединяя и разделяя
Основу жизни и акт творенья.

Виток к витку – и всё дальше, дальше,
И боязнь отступает: не совладать ей.
Ты абсолютно прекрасна – даже
Когда отсутствует наблюдатель.
И не важно, что всё погибнет:
Искусства, науки, и всё такое,
И ничего, что горячим ливнем
Слой культурный с планеты смоет, -

Ты неотъемлема – как свобода,
Данная духу в момент рожденья,
Поскольку ты – не продукт природы,
А чистое чудо воображенья.

2006

       С ПЕРЕПОЮ

Голова трещит, и крутит в брюхе,
И в душе всё спуталось уже.
Скверно, как старухе без прорухи,
Как собаке в тёмном гараже.

Глупо, отвратительно и тошно,
Как бывает только во хмелю,
Это так же точно, как и то, что
Все «люблю» рифмуются с «убью».

Мысля ложно, наполняешь ложью
Сам себя – и белый свет немил.
И возможно, будь я помоложе,
Я бы что-то в жизни изменил.

Не с судьбою, а с самим собою,
Спорит человек, опустошён.
К старому плейбою с перепою
Даже смерть припрётся нагишом.

И не очень-то я много выпил,
Просто голова уже не та.
Мне бы всунуть в строчку слово «вымпел»
И заснуть, не досчитав до ста.

2006

ОТ СТАНЦИИ МОСКВА РИЖСКАЯ

Близилась развязка
Нашего романа,
От размолвок бурных
На душе саднило.
Но когда в тот день мы
Сели в электричку,
Всё вдруг показалось
Лёгким, поправимым.

У моей подружки
Из-под капюшона
Выбивались лихо
Две белёсых пряди.
Ехали к поэту,
Умному, большому.
Ничего не помню –
Помню ожиданье.

Шёл снежок. Дорожка
Огибала ели.
Их большие лапы
Тяжело свисали
В тишину. Зачем-то
Фонари горели.
Сорок лет минуло.
Нет, немножко меньше.

Добрались. Пахнуло
Добрым, крепким жаром.
Видно печь топилась
Углем, не дровами.
Классик оказался
Хмурым и нестарым,
С жёсткими, растрёпанными
Волосами.

Пили чай. Хозяйка
И моя подружка
Что-то говорили
О какой-то Вале.
Классик пил вприкуску
Из огромной кружки.
Я был весь – волненье,
Руки мне мешали.

А потом – не помню,
То есть, если честно,
Помню стыд и горечь,
(Стыд, но не обиду).
Мой провал был полным.
Стыд мой был уместным.
Но дрожал лишь голос,
Ну а так, для виду,

Я держался в норме,
И сказал «конечно»,
И сказал, что ясно,
И сказал «спасибо».
Шли назад к платформе
В темноте кромешной:
Фонари погасли,
Луна не светила.

Близилась развязка
Нашего романа,
От размолвок бурных
На душе саднило.
Золотая сказка
Так непостоянна...
Важно то, что будет,
А не то, что было.

2006

      *   *   *

             Ибо рассказ тем и подобен музыке,
             что тоже заполняет время.
                            Томас Манн

Мы заполняем время.
Оно заполняет нас.
Думать про время – вредно,
А жить – оно в самый раз.

Жизнь – это заполнитель,
Шершавое вещество,
Чьи узловатые нити
Пронизывают его.

Если б не тяжесть, вязкость,
Липкость ушей и глаз,
Время б текло, как в сказке,
Не задевая нас.

В сторонке бы мы стояли
От всяких болей и бед,
А так мы живём страдая –
И оставляем след.

2006

               *   *   *

Нить моей жизни, пока я вожу пером,
В пальцах своих теребит в раздраженье парка.
Огарок свечи жгу с обеих сторон:
Пусть догорает скорей и пылает ярко.
Не серебро – но никель и верный хром
На солнце блестят – ну как не ценить подарка?
Помню, когда-то: идёшь проходным двором -
Холодно, ветер дует, а в сердце жарко.

2006

В ОЖИДАНИИ ИЗРАИЛЯ

Я боюсь этой вечной Священной Земли,
Жаркой, выжженной солнцем, обильно политой
Кровью разных оттенков. Земли, где зарыты
Прорицатели, мученики, короли,
Террористы, торговцы. Себя Ипполитом
Представляю. И Федрой – её. Монолитом
Страх мой давит меня. Я смертельно боюсь.
И я в точности знаю источник боязни:
Нет, не гнева боюсь я и не неприязни,
А любви её. Жарче, чем огненный куст,
И, наверно, страшнее египетской казни
Может быть её жажда слепящая. Пусть
Я себе повторяю, что мне безразличен
Фанатизм её страстный, что мне не родня
Климат жестоковыйный, что нет у меня
Ни вины перед ней, ни, тем паче, отличий,
Но я равно боюсь её ночи и дня.

Может, повременим, реактивный возничий?
Не пригоден мой дух для такого огня.

2006

СУББОТНИЙ ВЕЧЕР В МААЛЕ-АДУМИМ

Израиль, вероятно, обречён.
Вино – прекрасное. Еда – как в сказке.
Сидим и разговариваем. Ночь
Спустилась. Иудейская пустыня
В ней утонула. Никому из нас
Не дан патент на пониманье жизни.
И, слава Богу, мы на этот раз
Пока ещё беседуем без споров.

Израиль, вероятно, обречён.
А вот и чай. К нему – пирог вишнёвый,
Совсем такой, как в Виннице, когда-то.
А также – экзотические фрукты
Восточные. «А если Бог и есть, -
Я говорю, - то он тогда похож
На власть советов.» И мои слова
(Я сам осознаю) здесь неуместны
В пустыне Иудейской. Ночь черна.
И мы идём втроём гулять с собакой.

Израиль, вероятно, обречён.
Как всякое сраженье с энтропией,
Его существованье представляет
Собою – в чистом виде – героизм.
Собака чрезвычайной доброты,
Контрастной к внешним признакам породы,
Ведёт нас вниз, где в парке городском
Хозяин разрешает ей побегать
Без поводка. Средь крупных облаков
Горит одна звезда. Но очень ярко.

Израиль, вероятно, обречён.
Здесь это ощущаешь напрямую:
Такой неомрачимый оптимизм
Присущ безгрешным или обречённым.
Я думал, что еврейского во мне
Осталось только: гены да картавость.
Ну, разве, речи дивная гортанность
Мне нравится, да есть ещё на дне
Два-три воспоминания из детства.
А так – я не еврей со всех сторон;
И твёрдо знал: чем лезть из кожи вон,
Честнее отказаться от наследства.
Но здесь – меня сомнение берёт:
Не поспешил ли я с отказом этим?
Смотрю на небо. Ни одной звезды.

Израиль, вероятно, обречён.
Когда мы возвращаемся с прогулки,
Уже посуда вымыта и нет
Следов былого пиршества. Хозяйка
Рассказывает нам о блокпостах,
Бронежилетах и других предметах
Не слишком нежных. Недостаток сна
Мешает мне собрать вниманье в фокус.
Я вижу некий оползень. Кора
Сползает с дерева. Как кожа – с мандарина,
С Земли сползает биосфера. Чёлн
Зачерпывает воду. Наши дети
О чём-то вопрошают. Но в ответ
Мы можем только развести руками:
Нам непонятно, в сущности – о чём?
Звук – что в зубоврачебном кабинете.
Израиль, вероятно, обречён –
Как всё на этой маленькой планете.

2006

    В МАСАДЕ, ПЕРЕД ВЕЧЕРОМ

Тень от горы продвигается к Мёртвому морю.
Дымка висит над далёкой грядой, над водой и дорогой.
Смерть полагает предел и надежде, и боли.
Многое можно понять, только лично потрогав.

Ошеломлённый, как римлянин в крепости-морге,
Думаю: чем выживают здесь мыши и птицы?
Тень от горы погружается в Мёртвое море.
Видимо, им, чтобы выжить, довольно крупицы.

2006

БОЛЬШАЯ ГРОЗА В ИЕРУСАЛИМЕ

                          Ars longa, vita brevis

Камень трактует воду не так, как почва.
Словно большие реки, гремят канавы.
Жизнь коротка, vita brevis, в этом римляне правы,
Но вот что искусство вечно – неверно и даже пошло.

Не вечно, а долговечно – так говорили в Риме,
А вечны бессмертные боги да мысль в черепной коробке.
Что до бессмерных богов – о них говорят раскопки,
Убирая песок и щебень, что были меж нами и ними.

Какие грохочут громы в иерусалимском небе,
Какие летают молнии, делая свет крылатым!
Каждый, кому за сорок, ощущает себя Пилатом,
Идущим вниз по откосу, уже миновавшим гребень.

До самой низкой из точек нашей подлунной суши,
От стен Иерусалимских – час пути на машине.
Потоки ломают трассы и губят людей в пустыне
(Да пребудут в покое их отлетевшие души).

Природа разбушевалась и вряд ли кому понятен
Подтекст сумасшедшей боли, контекст сумасшедшей страсти.
Жизнь коротка; искусство даёт иллюзию счастья –
Как дождь, отмывая землю от крови и прочих пятен.

2006

    КАПЕРНАУМ

То самое место в природе,
Где шёл Иисус по воде:
Чтоб память не меркла в народе,
Насажены пальмы везде.
И вместо обычной маслины
Здесь дивные всюду кусты,
И ходят большие павлины
С хвостами большой красоты.

Церквушка стоит, как игрушка,
Окрашена в розовый цвет,
И облаки в небе – как стружка,
А горы вокруг – как макет.

Нестрашное пресное море,
Спокойная гладь без морщин,
Охотно прощенья помолит
Для женщин, а также мужчин.

Кто верует, тот, как известно,
Успешен бывает в труде.

Хорошее выбрал Он место –
Ходить босиком по воде!

2006

            БЕЗ НАЗВАНИЯ

Говоря ни о чём, очень многое можно сказать,
А особенно – если ты молод и твой собеседник
Понимает тебя с полуслова, и день – из последних
Тёплых дней перед долгой зимой. Возвращаясь назад
Лет на тридцать, я вижу в желтеющих липах бульвар,
Цельноблочные зданья, красивые лишь на закате,
А вот наш разговор, где естественно всё, что некстати,
Только отсвет оставил – увиденный в детстве пожар.

Счастлив тот, кто способен запомнить, как время стоит,
Нерешительно мнётся и топчется, не понимая,
Что с собой ему следует делать. И мало-помалу
Выбирает, куда ему двигаться. Я не старик,
Но вполне пожилой человек. Возвращаясь к тому,
Что запомнить не смог, я пытаюсь домыслить, достроить,
В полотно переделать набросок и рамки его удостоить,
И немного напрягшись, названье придумать ему.

2006

ПЕСНЯ. XVIII ВЕК

Когда тебя я повстречал
Среди земной юдоли,
Ты знать не знала про печаль,
Не ведала о боли.

Мила, пригожа, весела,
Всему ты улыбалась.
Ты чистым ангелом была –
И ангелом осталась.

Я был и молод, и силён,
И недурён собою,
Когда – умён, когда – хмелён,
Но страшен с перепою.

Я в чисто поле выезжал
И становился весел,
Скакал и удержу не знал, -
И всюду куролесил.

А ты мне зла не принесла,
Беды не причинила:
Всё, что смогла, ты всё снесла –
И тихо опочила.

2006

АБСТРАКЦИЯ № 729

                      Музей закрыт. И давно уже нет войны.
                                            Александр Рытов

Можно забыть столетие, месяц и год, число,
Но удержать очертания островов, города на карте.
Что одному покажется пустым перебором слов,
То для другого, может быть, единственное занятье.

В столице Нижней Гирландии городе Кырдарно
Застрянешь чёрт-те на сколько в треплющей лихорадке,
Будешь решать кроссворды, часами смотреть в окно,
Просыпаться в ознобе, послушно глотать облатки

И говорить о погоде и коммерции. Многих тем
Не стоит касаться в Гирландии. В холле, где занавески,
Будешь, играя в шахматы, проигрывать всем – и тем,
Кто осторожней тебя, и тем, кто более дерзки.

Поправишься, но ослабеешь. Поймёшь, что не перенести
Пути через перевал, что зимой – ты пленник,
Что здесь придётся остаться и ждать весны.
Пошлёшь письмо с караваном, запросишь денег.

Поселишься в центре, в гостиннице «Красный бык»,
Привыкнешь к заведеннному распорядку,
Начнёшь почти что без трудностей понимать гирландский язык,
К весне уже станешь засматриваться на молоденькую мулатку.

И уже собравшись в дорогу, уже и не
Думая об остающихся, как поражённый громом,
Вдруг себя обнаружишь – наяву, не во сне –
На залитой солнцем улице перед её домом.

Постучишь. Назовёшь своё имя. Услышишь в ответ «Войди!»
Но не про тебя эта женщина, зря не целься.
Тюрьма закрыта. Давно уже нет войны.
Никто в Кырдарно не боится разгневать Зевса.

Скажешь: «Пришёл проститься.» По её лицу
Прочитаешь – не просто догадывалась, точно знала.
Позавидуешь невежественному воину или купцу.
Выйдешь. Вздохнёшь. Отправишься в сторону перевала.

Живя в потерянном времени, путешествуешь на коне,
Под оркестр, управляемый палочкой бессменного Караяна,
Поскольку в отличье от прошлого, которого больше нет,
Всегда существует будущее, которое постоянно.

2006

     *   *   *

Настал осенний холод,
Заладили дожди.
Довольно негу холить –
Событья упреди.

Ещё до снегопада,
До утреннего льда,
Стряхни с себя опалу
Унылого труда.

В тот час как всё обрыдло
И видно без прикрас,
Поскольку ты не быдло –
Отдай себе приказ.

Сам знаешь, если честно,
Иного не дано,
И всё, что неизвестно,
Известно всё равно.

Пусть листья, а не личность,
Летят по ветру зря,
А слово «анемичность» -
Чужого словаря.

Окстись, Господь с тобою! –
Не всё, что явно, явь.
Не можешь быть собою? –
Силком себя заставь.

И от всего, что гложет,
Что мучает пока,
Останется, быть может,
Короткая строка.

2006

          ПОЛОСА ОТЧУЖДЕНИЯ

Дух промасленных шпал конкурирует с духом полыни,
Треск безумных кузнечиков втиснут в незыблемый зной.
Сухость бледного звона во мне пребывает поныне,
И распластанный коршун, и небо с его белизной.

Полоса отчуждения возле железной дороги.
Если память не врёт, нам с тобой ещё нет тридцати.
Мы идём и молчим, будто некое время другое
Открывается нам. Очень жарко, и трудно идти.

Можно броситься врозь. Уничтожить тот круг, что назначен
(Это всё-таки жизнь, а не снятое кем-то кино!).
Но прозренье судьбы и способность устроить иначе
Различаются тем, что последнее нам – не дано.

Словно чуждая роскошь степи, широта нежилая,
Понимание – нет, не ошибки, но – мести богов.
Не хочу свою долю нести и отдать не желаю;
Не готов я к подобной судьбе и к иной не готов.

Два гудка тепловоза взрывают пространство тревоги.
В раскалённых цистернах сгущённое пламя везут.
Полоса отчуждения возле железной дороги.
Сладко пахнущий вечностью канцерогенный мазут.

2006

СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ

Надгробья не ведают сроков,
Не знают ночи и дня,
И каждый камень взывает:
«Не забывайте меня!»

А тем, кого камни просят,
Слова уже не слышны:
Они – в соседних могилах –
Землёю защищены.

2006

     РЕКВИЕМ ПО ОДНОЙ ПЛАНЕТЕ

Прощай, планета Плутон! Среди остальных планет
Ты выделялась малым размером и очень большой орбитой.
Ты прожила на свете семьдесят шесть лет:
Открыта в одна тысяча девятьсот тридцатом году,
В две тысячи шестом году – закрыта.

Прощай, планета Плутон! Ничтожной доли тепла,
Которую солнце тебе давало, недоставало
Даже на то, чтобы нагреть экватор сильней, чем полюс.
Только имя одно, в той стуже, где ты жила,
Только имя давало энергию что-то помнить.

Прощай, планета Плутон! Ты сообщила всем,
Что смерть есть лишение имени и странно её бояться,
Что тот, кто ещё вращается, но уже безымян и нем,
Достоин грозного статуса неведомого скитальца.

Прощай, планета Плутон! Вместо подписи ставя крест,
Ты утеряла весомость ничуть не утратив в массе,
Поскольку сумма слагаемых от перемены мест
Зависит куда серьёзнее, чем кажется в третьем классе.

Прощай, планета! Отсутствие имени отменяет боль:
Я ещё вправе сетовать, а ты вот уже не вправе.
Ты – астероид с номером. Вечность перед тобой –
Кружиться в своей безымянности и вспоминать о славе.

2006

      ШТОРМ НА КЕЙП-КОДЕ

Ветер гонит волну, создавая на скалах химеры.
Цербер воет за мысом, закинув все три головы.
Из цветов во вселенной остались зелёный да серый:
Серый цвет – для воды, и зелёный – для бледной травы.
Дождь срывается и замирает. Он выполнил норму.
Но неистовый ветер забыться ему не даёт.
Мимо нас пролетают остатки могучего шторма,
Истощившего ярость над топью флоридских болот.

Жизнь идёт по своим, никому не подвластным законам,
Все невзгоды и боли вдруг сходятся в точке в одной.
Но заполнится глаз этим серым и бледно-зелёным,
Этой серой волной, этой бледно-зелёной волной –
И наступит покой. А когда всё прокатится мимо,
Заблестит над заливом отброшенный в тучи закат.
Кто сказал, будто я не хочу равновесья и мира? –
Просто так я устроен, в давленье такой перепад.

2006

      НЕАПОЛЬСКИЕ СТАНСЫ

Остров Пленниц близ Неаполя, штат Флорида.
Большие ракушки в песке отливают медью.
Вот и ещё одну неделю жизнь подарила,
О которой можно вспомнить без горечи перед смертью.

Как нас приучали в детстве, надо сказать «спасибо».
Запах соли густеет в воздухе, как свет – в мускате.
Пеликаны срываются с пирса и ныряют, поскольку рыбы
Потеряли от радости бдительность на закате.

Океан в небольших волнах, но обильной пене
Имитирует, видимо, бурную деятельность – не хуже многих.
Попытка сфотографироваться с цаплей заканчивается шипеньем,
И она улетает, вытянув свои голливудские ноги.

Можно выпятить все детали, как в стихе д’Аннунцио,
Поменять местами явление и его причину.
Можно уйти по этому пляжу и уже не вернуться –
Но кто ж тогда возвратит взятую в рент машину?

Пребывая в разных пластах, жизнь сохраняет цельность
Благодаря мельчайшим чертам, формирующим наши лица.
Солнце проваливается в облака раскалённым центром,
Они его разрезают – и свет слоится.

2006