ОТ ЭЛЬ ГРЕКО ДО ПИКАССО
Сдави, сожми, укороти,
Заставь противиться пружину,
Не умирай ещё при жизни,
Забросив душу в карантин.
На выставке, среди картин,
Где, спутав взгляд пяти столетий,
Искусство держит на примете
Тебя как некий лейтмотив –
Зачем искать первопричину?
Железо побеждает глину:
Сдави, сожми, укороти.
2007
* * *
То время, про которое пишу,
В сегодняшнюю жизнь мою проходит,
Как стужа зимняя – в закупоренный дом.
И прежний страх, и прежняя бравада
Себя во мне сегодня утверждают,
И никуда не убежать от них.
Но смерти и события помельче,
Что разделяют время то и это,
Влияют на меня – не там, но здесь.
Смеркается. Не зажигая лампы,
Прочитываю с яркого экрана
Сегодня сочинённую страницу.
Прочитываю, морщусь, понимаю:
Скорей всего, я вычеркну всё это.
Всё это – чересчур, и так нельзя.
Но – невозможно вычеркнуть из жизни,
Что в ней свершилось. Прочие несчастья –
Безделица в сравненье с этим злом.
2007
* * *
Не спится мне. Я просыпаюсь рано,
Когда ещё темно. И так лежу
Один на целом свете, незаметен
Для жизни собственной, недосягаем
Для будущих событий и для прошлых,
Так и лежу с закрытыми глазами.
Вселенные, как яблоки на блюде,
Слегка соприкасаются боками,
Они немного давят друг на друга,
Но каждая из них защищена
Своею кожурой. Внутри у каждой –
Накопленное сладкое богатство,
Живые клетки. И не важно, что
За окнами – зима и мелко сыпит
Противный жёсткий снег, и Наблюдатель,
То есть лицо, лишённое примет,
Их видит разом все. Им безразлично.
Вселенные суть замкнутые вещи.
Мне не заснуть уже. Перебирая
Детали неродившейся структуры,
Я чувствую беспомощность и силу.
Ещё темно. И я беру разбег.
2007
* * *
Спокойный шорох льющейся воды
Не выражает ничего конкретно,
И сами знаем мы, что умереть нам
Придётся – без абстрактной лабуды.
История полна белиберды.
Не выкурить ли нам по сигаретке?
Коль вправду хрен ничем не слаще редьки,
Смешны благочестивые труды.
У жизни нет ни смысла, ни значенья,
Поскольку нам природой не даны
Ни контур кары, ни эскиз прощенья –
Дана лишь нить, лишённая длины,
Та нить, которой соединены
Величье цели с болью воплощенья.
2007
17 ВЕК. КАРТИНА МИРА
Бог обитает в пространстве безликих монад,
И каждый день совершает большой променад.
В рай он заходит существенно чаще, чем в ад:
Богу милее картины добра и довольства
Стонов, мучений, вставления огненных клизм,
Божьему нраву претит экстремальный туризм,
И неприятны ему мазохизм и садизм,
Как и другие тиранам присущие свойства.
Ангел настырный и некий пронырливый бес
Богу советуют делать побольше чудес,
Так, чтобы манна почаще валилась с небес,
Твердь разверзалась и шли вертикальные воды.
Бог их не слушает – ибо ему самому
Близок порядок событий, понятный уму,
Чтобы философы, глядя сквозь вечную тьму,
Видели: он соблюдает законы природы.
Это не трудно. Ведь он, когда их создавал,
Думал, прикидывал, сравнивал и прозревал,
Тренье рассчитывал – так, чтобы горный обвал
Не уничтожил всё разом, но был бы возможен.
Сколько он формул попробовал, сколько констант!
Мало иметь всемогущество, нужен талант,
Чтобы Декарт, например, или будущий Кант
Поняли: путь размышлений велик. И не ложен.
Кое-где есть недочёты, но в целом мила
Богу вселенная. Если б другая была,
Он бы сравнил их. Однако, бывают дела
Неповторимые. Дело в любви, а не в даре.
Он полюбил этот мир, как наездник – коня,
Чередованье ритмичное ночи и дня,
Свойства металлов, характер воды и огня.
Мир пусть пребудет и дальше в одном экземпляре.
Ньютон и Лейбниц – пусть спорят. Он ценит их спор.
Это куда интересней, чем тот перебор,
Что допускают монархи. Разумный укор
Слышать не слышат, лютуют, не ведают правил.
Он бы тем паче мог всё разнести по пути,
Но невмешательство – мудрость: без шума пройти,
Так, как сегодня прошёл. Ну, явился блаженным пяти,
Музыку надиктовал, на орбите комету подправил...
2007
* * *
А с крыши больничной такой открывается вид -
Такой открывается вид в половодье, в начале апреля,
Что редкое сердце на вздрогнет и не зазвенит
Быстрее, чем глаз разобраться в деталях успеет.
И небо с назревшим дождём, и холмов нарисованный дым,
И речка, пришедшая в лес погостить и погреться,
Всё – серым по серому, пепельным, блеклым, седым,
Чтоб разум вздремнул, положившись на верное сердце.
Присядь ненадолго на старый пластмассовый стул,
Оставленный кем-то на крыше с минувшего лета,
Дыши не спеша, чтобы разум поглубже заснул,
А глаз погрузился в симфонию серого цвета.
И ежели сердце не струсит и не заболит,
Ты сможешь представить свой дух воплотившимся в птицу
И будешь кружить, и увидишь расширенный вид:
И в стуле – себя, и стоянку машин, и больницу,
И мост, и большую дорогу в четыре ряда,
И город, теряющий контуры вместе с названьем,
И море, которое скоро прихлынет сюда,
И знанье, забывшее грань между болью и знаньем.
И снова спланировав в старый пластмассовый стул,
С минувшего лета оставленный кем-то на крыше,
Почувствуешь тело как опухоль или кисту.
И в тот же войдёшь вестибюль, из которого вышел.
2008