* * *
Историку требуется запомнить множество дат,
Имена, географические наименования,
Потому что нельзя без устойчивого основания
Колёсики времени вращать назад.
Историк знает: то, что случилось так,
Как оно случилось, могло случиться иначе,
И нет для него более повседневной задачи,
Чем, как мебель, расставить возможности – все на своих местах.
И когда он снова слышит сентенцию о том, что, мол,
Истории сослагательное наклонение неизвестно,
Он вспоминает обстоятельства времени и обстоятельства места,
Не стыкующиеся друг с другом, которые сам нашёл.
Он-то знает, что фактов пресных не отделить от присных,
Что дисциплина мысли – трон, а на троне сидит азарт,
И что его наука – всего-то колода карт,
Только не игральных, а печатных и рукописных.
2015
* * *
В окне – фонарь, сугроб и смёрзшееся время,
Недвижная сосна и чёрный фон – панно.
И больше ничего. Как говорили в Риме:
Есть только то, что есть. Иного не дано.
Но стоит, сняв очки, прикрыть глаза ладонью
И взгляд направить внутрь как Гамлет предлагал,
Враз сменятся внутри ведущий и ведомый,
И рухнет частокол шаблонов и лекал.
Одиннадцатый день в душе не слышно лютни,
У времени конфликт с постылой кривизной.
Но есть же мир, где всё прямей и абсолютней –
И улица, и дом, и мишка заводной.
Там годы коротки, там – долгие минуты,
Там лето во сто крат короче, чем зима,
Там круглый-круглый сон, там нити, а не путы,
Там все часы стоят, а жизнь идёт сама.
Лишь вспомни – вот и всё, удерживать не надо.
И порча, коль была, на этот день снята.
Надень очки. Смотри, не отрывая взгляда
В окно – а там глазурь, мерцанье, красота.
2015
* * *
Не живётся – и всё. Как ни кинь, как ни глянь,
Всё какая-то оторопь, стылая дрянь.
Заморочки, оборочки, свечки, герань...
Пива я не люблю – на фига мне тарань?
Я всегда цепенел в это время, когда
Вместо дивных снегов - под ногами вода
И каких-то забот набегают стада –
Чемоданная чушь, чепуха, чехарда,
Череда человеческих честных потуг
Заслониться тщетой, отодвинуть испуг,
Успокоить себя, что не сразу, не вдруг,
Или наоборот – что мгновенно, без мук.
Не живётся – и всё тут. Об этом и речь.
Может, век поменять или память рассечь,
Или радость движеньем факира извлечь,
Чтобы прыгало сердце до уровня плеч?
У природы запас превращений и фаз:
Уголь, грифель, графит, безупречный алмаз.
Если что-то прекрасно – не нужно прикрас,
Ну а если не очень – найдётся отмаз.
Можно жить – не тужить и в судоку играть,
Можно песню сложить и рукав замарать,
Можно выдумать страсть и избрать себе рать,
И опять воевать за какую-то пядь.
Почему бы не жить? У меня под окном –
Чёрно-красная птица с большим хохолком,
А немного подальше стучит молотком
Добронравный сосед, ремонтируя дом.
И поёт молоток: тук-тук-тук, тук-тук-тук...
Что ж так бесит меня этот правильный звук?
2015
* * *
Как весело мне в это время жилось –
В те самые трудные годы, когда мы
Смеялись над краем разверзшейся ямы
И мимо смотрели, и видели сквозь.
Преступно и глупо живя на авось,
Впихнув – от трагедии до мелодрамы –
Все жанры в картину (в то время – без рамы),
Я жил припеваючи. Мне удалось
Остаться и выскользнуть. Я из таких,
Кто бьёт себя в грудь, но не платит по счёту,
Кто вроде готов на любую работу,
Но чаще всего просто ест за двоих.
У лютых годов был улыбчивый лик –
Спасибо, судьба, за такую заботу,
Но что ж ты глядишь, подавляя зевоту
На стих мой изящный, беспомощный стих?
2015
* * *
Не помню, кто это выдумал,
Кому это принадлежит:
«Переноси, что выпало,
И делай, что надлежит».
Стоит зиме закончиться –
Щебечут вовсю дрозды.
И всё им чего-то хочется,
Чаще всего – еды.
И ищут дрозды исконное –
Искомое ими века:
Куколку насекомого,
Толстого червяка.
А ночью встаёт за окнами
Сияние фонаря.
Он всё освещает около,
Ни слова не говоря.
И светит всю ночь без устали,
Подобье малых планет...
Ни письменного, ни устного
Обоснованья нет.
А воздух, себя раскинувший
Повсюду, - какую цель
Преследует он, с настырностью
Влезая в любую щель?
А вакууму что чудится:
Плазма, фотоны, дым?
Сбудется? Если не сбудется –
Вовек ему быть пустым.
Пред кем он несёт ответственность,
Кому он даёт отчёт,
Томится ли бестелесностью,
Которая нас влечёт?
Что мнится отдельно взятому
Из электромагнитных полей
Кварку, нуклону, атому,
Доволен ли он своей
Невообразимой участью?
Страдает ли он, как я,
И тоже чему-нибудь учится
На опыте бытия,
И тоже должен без выбора,
Раз уж случилось жить,
Переносить, что выпало,
И делать, что надлежит?
2015
* * *
Дело – к старости, и время тает,
И пора бы подбивать итог.
Почему мне не надоедает
Вид пчелы, присевшей на цветок?
Был я, как и все, страстей игрушка,
Был обидчив и довольно зол.
Что осталось в памяти? – Лягушка,
Фрак скворца, кузнечика камзол,
Хвост собаки, скачущей в прихожей,
Белочек апрельских чехарда...
А от жизни собственной, похоже, -
Только смесь нахальства и стыда.
2015
* * *
Лгать не хватает сил, а правду говорить
Всегда мне было трудно –
Осталось по лесу бессмысленно бродить,
Что неподсудно.
Осталось только заклинанья повторять,
Услышанные где-то,
И с дымом медленным спокойно догорать
Как сигарета.
Всем шутки нравятся, все новых ждут проказ,
Но – ведь серьёзно:
Коль задолжал кому, то требуйте сейчас,
Ещё не поздно.
2015
* * *
Дед, переживший внучку,
Берёт со стола авторучку
И пишет бисерным почерком
То, что назвал он очерком.
Он описывает детали,
Которые будут едва ли
Интересны уже кому-то –
Например, апрельское утро,
Когда она бушевала
И требовала какао.
Он всю жизнь почитал точность,
И теперь, проверяя на прочность
То ли память свою, то ли волю,
Посыпает он раны солью.
Он один, у себя в кабинете,
Ну, не то что один на свете,
Но не жаловаться же дочке...
Он сидит, после каждой точки
Обдумывая всю фразу,
Он ещё никогда, ни разу
Не зачёркивал. Нет, ни слова.
Просто мысль должна быть готова
До того, как лечь на бумагу.
Потому что назад – ни шагу.
2015
* * *
Словно в зеркало заднего вида
Я бросаю на прошлое взгляд –
Нет, не мёртвая там пирамида,
А движенья прерывистый ряд.
Словно в зеркале заднего вида
Всё несётся, летит на меня –
Вот грохочет былая обида,
Вот мелькает удача, звеня.
Мне не надо по прошлому гида,
Всё я помню, однако оно,
Словно в зеркале заднего вида
Перспективою искажено.
Вот и мнится иная планида
В пёстрой яркости этих картин...
- Хватит зеркала заднего вида,
Ты смотри на дорогу, кретин!
2015
* * *
Эх, Назёмка ты, Назёмка,
Человеческий назём…
Вера Кузьмина
Так живёшь в незнанье райском,
Вдруг очнёшься – вот те на! –
Где-то в Каменске-Уральском
Некто Вера Кузьмина...
Вроде рвётся там, где тонко,
А попробуй – разорви.
Это – русская сторонка,
Область пьянства и любви...
Всё, хорош. Скажи «спасибо».
Но на леске, как вчерась,
Бьётся пойманная рыба –
Обезумевший карась.
Свет блестит, мелькают пятна,
Кроет власть любую масть.
Это память, вероятно.
Только бы не сорвалась!..
2015
* * *
Стереть набросок карандашный,
Укрыть обман, забыть чуму...
Когда стихи писать не страшно,
То и писать их ни к чему.
Пусть знают все, что ты за быдло,
Пусть видят качество трухи:
Когда стихи писать не стыдно,
То это – скверные стихи.
И в ритме, вроде – произвольном,
Даётся некоторый знак.
Когда стихи писать не больно,
В них что-то явственно не так.
Траншея, свалка, скотобойня –
Откуда всё это? Бог весть.
Но если страшно, стыдно, больно,
То что-то в них, возможно, есть.
2015
* * *
Высокомерие ахматовского толка
Мне неприятно. Даже над стихами
Ахматовой, мне кажется, витают,
Как мелкие назойливые мушки,
Эпитеты, которыми так щедро
Всегда она увенчана была.
Средь них – осанка гордая, улыбка
Презрительная, царственная краткость
Характеристик, взгляд проникновенный,
Надменная насмешливость, неспешный
Величественный стиль повествованья,
Глубокий голос, благородный профиль.
Лишь чёлка знаменитая, пожалуй,
Немного выбивается, но тоже
Высокий этот образ не снижает.
Я б не хотел иметь таких друзей.
А с мандельштамовским высокомерьем,
Нелепым, жалким и придурковатым,
С его беспомощной, бессильной спесью,
С обидчивостью, гневом, интриганством,
С гордыней, выражаемой фальцетом –
Смиряюсь я без всякого насилья
Над чувствами. И более того,
Шутом охотно был бы и лакеем
При короле-паяце...
2015
* * *
Есть время ещё побродить на свободе:
Багряные кроны, лазурная лесть...
Тепло, что восходит, и свет, что нисходит,
Твои забесплатно, пока они есть.
Копирует слепо подножный орнамент
Борьбу и кипение где-то в верхах,
И горечь уходит из воспоминаний,
А сладость прессуется, Бог знает как.
Всё меньше обидного в старой обиде,
А старые шутки – смешней и смешней.
Зима не спешит, но прощайся, Овидий,
С теплынью, не скоро ты свидишься с ней.
А память хромает – ни шатко ни валко –
Уже у неё недостаточно сил.
Ты помнишь чернильницу-невыливайку,
Как ты её в школу в мешочке носил?
Чернила не выльются – полные враки!
Весь в пятнах учебник – такая беда.
А помнишь ли ты гардеробную, драки?
Сегодня не страшно, не то, что тогда.
Не выбросить рваный носок, а заштопать –
Забыть невозможно и помнить нельзя...
А рядом деревья – как из фотошопа:
Богаче и ярче, чем верят глаза.
И небо здесь выше – иные широты,
И воздух здесь чище – иные ветра.
Попробуй дышать равномернее. Что ты
Волнуешься? Худшее – позавчера.
2015
* * *
В тоске я брёл меж кочек у болота,
Как пьяница запойный – меж могил,
И повторял бессмысленное что-то,
И осень уходящую молил.
Казалось мне, что осень – мой товарищ,
И я твердил, сбиваясь и бубня:
«Мне плохо, очень плохо, понимаешь?»
Не понимает. Что ей до меня?
2015
* * *
Мои нечаянные умолчанья
В молитвы мне по благости зачти.
Николоз Бараташвили
Мертвец в могиле путает века,
Солдат не помнит, где его убили,
Мудрец не отличает «и» от «или»,
А утонувший в Рейне или в Ниле,
Что за река, забыл наверняка.
Зато у мёртвых в памяти крепка
Очищенная от вседневной пыли
Суть бытия. Они не есть, но были.
Все чувства, в них пылавшие, остыли,
Оставив камень чистым от песка.
Поэт идёт, куда ведёт строка,
Ему лишь надо удержаться в стиле,
Как всаднику – в седле. Художник в силе
Что мертвый – всё забыл, чему учили,
И не сильней любого новичка.
К сигналам уха чуткая, рука
Рисует буквы. В контур не включили
Ни мозг, ни сердце. Вымысел от были
Не отделив, их просто совместили –
Мол, после разберёмся, а пока...
И – тёплый, всё ещё в автомобиле –
Как брата, обниму Бараташвили,
Разбившись на своей последней миле
О яркий отблеск в окнах тупика.
2015
* * *
В две тысячи пятнадцатом году, тринадцатого, в пятницу, в Париже – сто двадцать девять трупов. «Да пойми же, – кричит мне друг, – что внукам жить в аду, коль ты да я...
Посмотрим через призму истории. Исламскому фашизму сегодня надо голову отсечь, а то их завтра вырастет с десяток.
Таких бандитов не смягчит достаток, не говоря уж о культур-мультур. Не убежденья, а калёный меч!
Пойми, обилье водных процедур при раке не заменит хирургии». Он нервничает.
У меня другие о мире представленья. Как и он, я нервничаю. «Значит на закон с прибором положить?
Сзываем рати – и снова на Багдад войною? Кстати, твой змей, растящий головы дракон, как раз и прирастает головами,
когда их рубят». – «Надо прижигать». – «Огонь и меч, короче». –
«Да, опять такое время, что нельзя словами довольствоваться». – «Это ты решил?» – «Ты не живёшь в Париже!» –
«Ты в нём жил?» – «Не жил, но чувствую и понимаю». – «Ну да, конечно, ты один такой!..» – «Нельзя без личных выпадов?» –
«Постой! Что у меня парижской нет прописки, ты говорил иль ветром занесло?» – «Ты спятил, защищая это зло!
Они ж тебя, твоих родных и близких прикончат как евреев раньше всех». – «Возможно. Но, учитывая риски, паниковать не надо.
За успех они заплатят дорого и скоро». – «Давно не слышал я такого вздора!» - «Им просто сильно повезло в Париже».
– «Да им всегда везёт, ты слеп, мой друг!» – «Ты сам протри очки!» – «Да нет, пойми же!..»
Опять «пойми же». Мы замкнули круг.
Замкнулся круг, и выхода не видно. Часть мира мы и часть его судьбы. Кто слеп из нас, пока не очевидно.
Возможно, оба слепы и глупы.
2015
* * *
В чистом более-менее
Фастфудовом ресторанчике
Мне дали воду забвения
В пластиковом стаканчике.
Отпил я воды забвения
С формулой Аш-Два-О
И сделался через мгновение
Не помнящим ничего.
Я сделался лужей в чаще,
Где плавают головастики,
Под знаком ещё не зловещей
Древнеиндийской свастики.
Совсем небольшой лужицей,
Просвечиваемой до дна,
В которой не отражается
Небесная голубизна.
Я стал ничтожным оазисом
В пустыне людских забот –
Как село на карте Евразии,
Где сто человек живёт.
И тешился мыслью глупою
Из книжки «От двух до пяти»
,
Что никто – даже с мощной лупою –
Не сумеет меня найти,
Что мир – без проблем, без извергов –
Как бутылочное стекло.
Но тут мне крикнули: «Чизбургер!» -
И всё. Забвенье ушло.
2015
* * *
Когда кончаются дружбы, легко сыскать виноватых:
Обычно виновны оба, а можно сказать – никто.
Идут недоразумения, как лыжники в маскхалатах –
Возможно, поодиночке, а может быть – сразу сто.
Когда ломаются семьи без разлучников и разлучниц,
Легко обвинить болезни, безденежье, неуют.
И только злая надежда, как озверевший лучник,
Пускает острые стрелы, пока её не убьют.
Когда погибают страны и к власти приходит сволочь,
Легко распознать причину в беснующейся толпе.
А если страна орешек, который сколько ни колешь,
Он никогда не расколется- и дело здесь в скорлупе?
Это в чём-то подобно технической неполадке:
Случилось то, что случилось, ничего не попишешь тут...
Будто звонишь знакомым, говоришь: «У вас всё в порядке?» -
«Да,» - тебе отвечают. И ты понимаешь: врут.
2015
* * *
Я к старости, как мне кажется, стал скромней,
Не в смысле манер поведенческих, а по сути.
Убедившись, что я не Гёте и Гёдель в одной посуде,
С удивленьем увидел, что жизнь не исчерпана и что в ней
Остались разные радости. Их исчерпывающий набор
Едва ли может быть выписан – и ясна причина,
Но он включает в себя и мокрый осенний бор,
И ужин в уютной комнате у пылающего камина.
А согревшись, немного выпив, расслабившись у огня,
Я скажу, что жизнь получилась. В целом, более-менее.
И добавлю почти без пафоса, что есть в моём поколении
Поэты поинтересней и посильней меня.
2015
* * *
Ели горячую, как огонь, налимью уху, кровавый
ростбиф, молодой картофель, посыпанный укропом.
И. Бунин
Откуда такая сила у простого перечисления?
Вот невидаль – мясо с картошкой, подумаешь тоже – укроп!
Но нас ведь предупреждали: попытка разгадки гения
Сопряжена с опасностью и может ударить в лоб.
А дальше – такая фраза (хоть пой, хоть звони в милицию
И по старой совковой привычке докладывай шепотком):
«Белое пили и красное вино от князя Голицына».
(С одной из княжон Голицыных я, впрочем, лично знаком.)
А как подаётся женщина! – двумя, ну тремя, деталями
(Бунин, Иван Алексеевич, не любит избытка слов),
И сразу же видишь всю её: причёску, и грудь, и талию,
Как чувствуют дичь заранее охотничьи ноздри псов.
И пусть тоска неминуема, красота не бывает лишнею –
Вопреки похмелью грядущему, быстрей же, не проворонь!
Среди мёртвой листвы останется уцелевшей случайной вишнею
Та налимья уха горячая. Горячая, как огонь.
2016
* * *
А кое-что всё-таки я утаю.
Наш опыт у края, почти на краю,
Где можно свалиться с платформы,
Меняет понятие нормы.
Вот перечень длинный опасных утех,
Но в нём не ищите: нет, я не из тех,
Которым хватало накала –
Я хлипок был для экстремала.
Пусть мыслями дерзок, но мысли – не в счёт.
Под камень лежачий вода не течёт,
Но то, что под камнем замшелым,
Хоть маленьким было, да делом.
Я мог бы признаться, пожалуй... Но нет! –
Какой-то внутри существует запрет.
Я знаю, мне было бы легче.
Но есть невозможные вещи.
2016
* * *
Стоя в пробке на Маспайке,
Где машины в тесной спайке,
Ну почти что – гайка к гайке,
Пребывали в тесноте,
Я зачем-то вспомнил байки,
Что травил нам без утайки
Дядя Коля в серой майке
(Пацанве – да в простоте!) –
Вдруг я вспомнил байки те:
Все – о выпивке да бабах,
О способностях неслабых
Дяди Коли – всех и вся,
Вспомнил двор наш, вспомнил запах,
Дивара на тонких лапах –
Злого будочного пса,
Звуки вспомнил, голоса...
По обочине спешили
Полицейские машины,
А за ними шёл буксир
(Понимаю, что не катер,
Знаю, что эвакуатор,
Не люблю таких придир).
Снег затих. Машины в стайке
Тихо ждали на Маспайке.
Я же, вспоминая байки,
Погружался в антимир –
В тот, где я учился в школе,
Свято верил дяде Коле
Возле чахлого куста.
Изменились те места.
Вспоминаю их без боли:
То ли зачерствел я, то ли
Чёрствым был уже тогда.
И уже не там я боле –
Больше часа в чистом поле:
Ни туда и ни сюда.
Что там – смертный случай, что ли –
Впереди? Боюсь, что да.
Как всегда, по Божьей воле –
Красота вокруг, беда.
Небо, камень, снег, вода.
2016
* * *
Загрустив на большом юбилее
В ресторанном весёлом чаду,
Непонятно о чём сожалея,
Я к дверям осторожно иду.
А на улице – холод серьёзный,
Голубые глаза фонарей,
Словно в Питере – морок морозный...
«Поскорей бы, - шепчу, - поскорей,
Поскорей бы!» Да нет, не о смерти,
Просто так, вообще, ни о чём.
Мир – под ключ. Он закончен, поверьте.
Не могу разобраться с ключом.
2016
* * *
Три китайчонка, девочка и два мальчика,
Играют трио Шопена в бостонском Джордан-холле,
Играют твёрдо, по-новому, без приевшейся меланхолии,
И это звучит прекрасно, прекрасно по-настоящему.
Их возраст суммарный меньше, чем у моего сына,
Скрипачка в концертном платье – с виду совсем ребёнок.
Откуда такая слаженность в их чувствах незакалённых,
Откуда у пианиста в пальцах такая сила?
Об особом китайском упорстве ходят легенды. Быть может,
Дети, лишённые детства – совсем не настолько плохо?
Боюсь, что немилосердная наступающая эпоха
Не снизойдёт до классики. Пусть этим судьба поможет
Троим. Не бывает тихим слиянье цивилизаций.
Авось пощадит их лава, авось не утопит пена.
Пусть именно эти трое продолжат играть Шопена
На обновлённой планете без государств и наций.
2016
* * *
Любовь бесплотная нелепа, в разряд причуд занесена, она – как бутерброд без хлеба, как отпуск где-то под Алеппо, она абсурдна. Но она не уповает, не ревнует, не процветает, но растёт, без страха смерти существует, как плющ, увивший стенку склепа кладбищенского. Ей уход не требуется. Всё питанье – истлевшее воспоминанье. Кто понимает, тот поймёт.
Плющу особые зацепки не надобны. В линялой кепке садовник, взгляда не бросая, проходит мимо. Нет, не тот полуабстрактный садовод, простой садовник. Окликая друг друга, птицы хоровод ведут вокруг, не замолкая. И жизнь, как девочка босая, вслед за садовником идёт.
Любовь бесплотная – бесплодна, а значит – более свободна от нежелательной судьбы – гражданских бед, военных бедствий, непредусмотренных последствий, от «надо бы» и «если бы». Что нынче модно, что не модно, ей безразлично. Черноплодна рябина памяти. Сарай, за ним другой... Весь ряд сараев. А мне – лет восемь. Мы играем. Во что, не помню. Выбирай игру любую. Скажем, прятки. Бельё, прищепки... Что в осадке? Быть может, ад. Быть может, рай. Поток души не управляем. Попробуй, спрячься за сараем, когда за ним – другой сарай. Как тут припасть благоговейно, когда в руке – бутылка Клейна: где внутренний, где внешний край? Свобода без конца и края, ты в ней умрёшь, не умирая. Усвой, запомни, повторяй. Замри, застынь, забудь, покайся, протри очки, прими лекарства. Из муки и муки мытарства, эх, испекли мы каравай...
Любовь бесплотная бесправна – всегда вести себя должна не гордо и не своенравно, ничем не выделяться явно, а лучше – в тряпочку исправно молчала б попросту она, как падчерица, что подавно наследства будет лишена. Она бесправна, но бесспорна – как дождь в расщелине окна, как пионерская страна, где барабана нет без горна. Ругать бедняжку не зазорно, да боязно. Ведь времена к ней почему-то благосклонны. Она сладка, как дикий мёд. Ей безразличны все законы. И мы с ней даже не знакомы. Кто понимает, тот поймёт.
2016
* * *
В «Неоконченной» Шуберта сладость и страсть торжествуют,
И при этом в ней нет сладострастья, а мужество есть.
Хорошо бы за час перед смертью услышать такую –
Но не эту же! – музыку, если она ещё есть
У природы в запасниках, если не вся ещё вышла,
Чтоб причина была просветлеть, убывая, лицом.
Впрочем, можно другую – в которой начала не слышно,
Только всё же без грозных литавр перед самым концом.
2016
* * *
Средневекового рыцаря ничего не страшило, кроме
Подлого колдовства, сглаза и порчи крови.
Перья пели на шлеме, ветер свистел в кроне,
Восседал на небесном троне Иисус в золотой короне.
От мысли, плывущей брассом, рифма, плывущая кролем,
Может легко оторваться. Не знаю, к чему мы клоним.
Средневековый рыцарь одного лишь боялся, вроде –
Возможности оказаться в неподобающей роли
Простолюдина, паяца, козла в чужом огороде,
Потешного персонажа, подходящего для пародий.
Поскольку ставший забавой не вернётся обратно в герои –
Это первое правило. И всем плевать на второе.
Средневекового рыцаря направляла одна пружина.
Присягнув кому-то на Библии он действовал, как машина.
Практичность его не трогала, логика с ним не дружила,
Но честь была не запятнана и клятва – ненарушима.
Близость лёгкой наживы ему голову не кружила.
Он знал о себе не многое, но помнил, что он мужчина.
У средневекового рыцаря непременно был исповедник –
Выбившийся усердием грамотный пёс, из бедных.
Он таскал для виду молитвенник в тяжёлых застёжках медных,
Но бубнил всегда одинаково: «... избегай влияний зловредных:
Магометан, евреев, учёных худых и бледных –
И Бог пребудет с тобой в твоих скитаньях победных».
2016
* * *
Покойный отец говорил: побольше думай о тех,
Кто живёт труднее, чем ты, поменьше – о тех, кто легче.
Многое я забыл, многое я отверг,
Но эти слова вспоминаю (хотя и не каждый вечер).
Отец был в известной степени доморощенный моралист,
Но страдал он по-настоящему – и заслуженно, и не очень.
Споры давно закончились, переломы давно срослись –
Зачем же он вспоминается растерянным, среди ночи
На кухне пипеткой отсчитывающим: «... четыре, пять,
Шесть, семь, восемь...», боящимся сбиться со счёта,
Зачем на земле, где не связана с ним ни одна пядь,
Он снится мне убеждающим меня и ещё кого-то,
Что душа прочна как конструкция, но мягок материал,
А потом кричащим мне с лестницы, почти отвесной:
«Любовь совместима с ненавистью: я проверял,
Но сочувствие с завистью несовместны»?
2016
* * *
Бог мне голоса не дал, не отмерил слуха:
Не по Сеньке шапка, знать, не по чину честь.
То ли замысел таков, то ли невезуха –
Что не можешь изменить, принимай как есть.
Делать вид, что голосист – это дохлый номер –
Птичкой-пеночкой запеть сложно воробью.
И без слуха можно жить – вот живу, не помер,
Не играю на дуде, песен не пою.
Бог мне слуха не послал, но, быть может, в виде
Компенсации душе, дал второе дно:
Чувством музыки внутри явно не обидел –
Чтобы больше я ценил то, что не дано.
Как услышу под окном перебор гитарный –
Пусть мелодия проста и слова просты –
Сразу чувствую себя евнухом султана:
Ах, какой гарем вокруг, сколько красоты!
Фактам верю я с трудом, запросто – химере:
Мол, в ученье тяжело, да легко в бою.
Бог мне голоса не дал, слуха не отмерил.
Не играю на дуде, песен не пою.
2016
* * *
Ненавидимый бабушкой отчим посадил на могиле берёзку.
Таня Лоскутова
Бальной залой, промасленной паклей,
Сладким дымом и сеном амбарным –
Позапрошлым столетием пахнет,
Идеальным и утилитарным.
Поколение дедов и бабок,
Взвесь усадеб, казарм и бараков –
Растряслась на дорожных ухабах
Амальгама желаний и страхов.
Я запомнил их – тощих и грузных,
Доживавших в безумном двадцатом,
Бесшабашных, запуганных, грустных,
И латынью умевших, и матом,
Превращённых эпохою в силос
И воспрявших (да нет, не воспрявших) –
Как над нами они суетились,
Перед тем как отправиться в ящик!
Можно резать засов автогеном,
Облагать малодушие данью,
Только страх, угнездившийся в генах,
Полагает предел пониманью.
Так уж вышло, что вышло не очень:
Небо в клеточку, платье в полоску.
Ненавидимый бабушкой отчим
Посадил на могиле берёзку.
2016
* * *
Стала жизнь интерактивна.
Просто книга – вдруг противна.
А ты помнишь времена,
Когда шли по две недели
Письма? Как мы холодели,
Ожидая? В самом деле!
Как потом их у окна
(на полу конверт) читали?
Страсть без меры – не с листа ли? –
Запечатана в металле,
В слове запечатлена.
Стала жизнь интерактивна –
То ль активна, то ль фиктивна.
Не совсем факультативна,
Но умерен прежний пыл.
Только кнопочка нажата –
Уж письмо пришло куда-то.
Мягче страсть, быстрей расплата,
Нет пустой растраты сил.
Но когда-то, но когда-то...
Может, время виновато?
Может, я моложе был?
2016
* * *
Упало дерево, убило человека.
Полиция дорогу перекрыла.
Никто не знает: женщина, мужчина?
Какого возраста? Желаю вам успеха,
Друзья мои, в короткой этой жизни,
Которая, легка и быстрокрыла,
Летит – и вдруг прервётся беспричинно.
Ни к воздаянию, ни к укоризне
Она не склонна, разве что – к усмешке,
Взяв на себя обязанность гаранта
Того, что мы – не более чем пешки
В игре закономерностей обманных.
Судьба едва ли изучала Канта,
Но разбирается в лаплассианах.
Поскольку дерево свалилось сверху,
В том было проявленье высшей воли.
За упокой помолимся мы, что ли,
Не станем вопрошать о неустойке?
Упало дерево, убило человека.
Жизнь без него продолжится в посёлке.
2016
* * *
Осенней грусти пасмурный пейзаж
С привычным ожиданием разлуки
Больным котёнком просится на руки:
Погладьте, приголубьте – буду ваш.
Скользящий по бумаге карандаш,
Поймать не в силах запахи и звуки,
Стремится к точности, к живой науке,
Лишь муки получая и докуки,
Поскольку жизнь – безбожный ералаш.
Не вписываясь ни в какой типаж,
Старуха смотрит, как играют внуки,
И видит время вышедшим в тираж –
Его когда-то крепкий трикотаж:
Рогожино, Пригожино, Прилуки...
Воспоминанья смутного мираж.
2016
* * *
Дождь с утра до вечера, в душе – растрава,
И киплю в тупом отчаянии, хотя и
Понимаю: с теми, кто голосовал за Трампа,
Потому и трудно, что не все они негодяи.
И возможно, кто-то из них со зрачком стеклянным
Будет рядом висеть, на соседней с моей верёвке...
Как он грамотно наобещал: земля – крестьянам,
А рабочим – фабрики, а тюрьма – воровке;
Что судьбой украдено, всё вернётся;
От любых болячек нам поможет клизма;
Конокрадов, студентов, всяких там инородцев,
Тех прижмём к ногтю, без либерализма;
Будет город-сад, а точней – деревня,
И хозяйство фермерское – на подъёме,
Снова воздух станет везде целебный,
И ружьё на стеночке – в каждом доме;
Вход закроем чуждым да посторонним,
Пацанов крутых призовём на стражу,
А Китай догоним и перегоним
По углю, по стали, по трикотажу!
Те – решили верить всему на слово,
Те – запачкать рученьки не хотели...
Так что победил он вполне законно,
Что всего страшнее на самом деле.
Дождь с утра до вечера, стыд да ярость,
И с досадой думаю целый день я,
Что придётся снова, уже под старость,
Изучать науку сопротивленья.
Где сначала Мюнхен, там после – Данциг.
Где село – на город, там брат – на брата.
Всякое возможно. Живым не дамся.
Я не верю мудрости юденрата.
2016
ИЗ СТАРИНОЙ АРМЯНСКОЙ РУКОПИСИ
Не верьте царю парфян, когда он вам обещает
Мир – и за голенище прячет небрежно плеть,
А верьте царю парфян тогда, когда он стращает,
Не бойтесь бояться: без страха страха не одолеть.
Не верьте послам парфян, заверяющим вас в хорошем
Отношении к вашим сынам, их заверенья – яд.
Парфяне – храбрый народ, но слишком любящий роскошь.
Верьте парфянским послам, когда их глаза блестят.
2016
* * *
Время стоит неподвижно, а движемся – мы.
Словно древесные соки во время зимы –
Медленно движемся. Да, от рожденья до смерти
Движемся через кусты, чтобы там, у черты,
Сдать Провиденью свои путевые листы
Так же, как их получили – в закрытом конверте.
Время стоит неподвижно. Такая модель
Требует для пониманья от умных людей
Мелочи: просто отказа от вольницы собственной воли,
Коей, наверное, нет у блохи и клопа.
Мало кого унижает, положим, лесная тропа,
Прежде стопы его существовавшая, что ли.
Время не движется. Создан изрядный запас
Времени вместе с пространством, включающий нас,
Предусмотрительно вставленных в нужные точки.
Эта картинка обходится без божества,
Так же, как Баба-Яга, даже если жива,
Больше в лесу не таится ни в кроне, ни в кочке.
Время стоит неподвижно. Но, двигаясь в нём,
Мы создаём в нём объём, наполняем огнём,
Мёртвым его не зовём, ведь покуда – не вечер.
Нас подогнали под время, оно нам под стать.
Важно – конверт донести, Провиденью отдать.
Впрочем, само Провиденье – всего лишь диспетчер.
2016
ТОСТ
Выпьем за любовь, за смелость
И за пристальность, друзья,
Никуда пока не делась
Злая сладость бытия,
Ничего с душой не сталось,
Жизнь не повернула вспять,
А тоску, хандру, усталость –
Можно преодолевать.
Год семнадцатый, зловещий
Над планетой поднял плеть,
Но попробуем на вещи
Без отчаянья смотреть.
Пусть надежда зреет втуне,
Почерпнув из общих мест:
Жареный петух – не клюнет,
Бог не выдаст – Трамп не съест.
Всё как прежде «или – или»,
Всякой вещи – свой объём:
Мы андропец пережили –
И трампец переживём.
За окном – природа дремлет,
Зная, что зима – всерьёз
Будем брать пример с деревьев,
Выживающих в мороз.
Ну какие наши годы? –
Сбрось унынье – и живи:
Без надежды нет свободы,
Без свободы нет любви.
Под высоким этим сводом
Правда – всюду, как и ложь.
Выпьем, братцы! С Новым годом!
Вот он, рядом, хошь не хошь...
Эх, душа, душа-полушка,
Не горюй и не жалей...
Выпьем, братцы! Где же кружка?
Сердцу будет веселей!
2016