* * *
Эти споры в пространстве открытом –
Наш футбол без команд и мяча.
Вольный дух воспаряет над бытом,
Кровь густа и моча горяча.
День и ночь – по единым расценкам.
Отточилась на камне коса.
Как засовы в лубянских застенках,
Часовые гремят пояса.
Контрабандой проносит экватор
Чьё-то лето под чьей-то зимой.
Крикнут в Омске – в Сиднее подхватят,
Не понять, где подъём, где отбой.
Всюду аз, вместе с буки и веди,
Превращает ледок в кипяток,
И опасен для белых медведей
Информации крепкий поток.
Туристический бизнес – на марше,
В Таиланде гуляет Тайшет.
Раньше Маше готовили кашу,
Нынче ей покупают планшет.
И плывут облака грозовые,
А над ними плывёт Джи-Пи-Эс,
Помечая огни городские
И деревья, сбежавшие в лес.
Навигатор для каждого шага
Объявляет: сейчас поворот,
И летят в виде красного шара
Сгустки споров под штангу ворот.
2017
* * *
Каждый день я на бирже торгую:
Покупаю, держу, продаю.
Я люблю её логику злую
И на случай обид не таю.
Мир стяжательства анизотропен:
Редкость ягод на длинной лозе –
Как любой непосредственный опыт –
На кривой не объедешь козе.
Биржа мало подходит вельможе:
Это место, где лилиям – прясть.
Где теория мало поможет,
Только – хитрость, удача и страсть.
Я не деньги люблю, а возможность
Ошибиться, решиться, рискнуть,
Всевозможных предвидений ложность,
Общей алчности истинный путь,
Миг удачи, отмеренный куцо,
Отрезвленье: какой в этом прок?
Страх: ведь можно всерьёз фраернуться!
Впрочем, я осторожный игрок.
2017
УЧЕНИК СКАЗИТЕЛЯ
«А что позабыл, не рассказывай, – он говорил, –
И вспомнить не силься. Само возвратится. А если
И не возвратится, о нём не жалей никогда –
Что память не держит, то памяти, верно, не стоит».
Он стар был, но немощен не был. Он знал, что умрёт
Ещё до зимы, но другие об этом не знали.
«Ты слушай, как слово звучит, как цепляется за
Звучавшее раньше, как в новое слово уходит,
А в смысле потом разберёшься. Умом ты нетвёрд,
Но слухом богат, – говорил он, – ты будешь сказитель».
«О битвах рассказывай быстро, – меня он учил, –
Чтоб медь и железо стучали, предсмертные крики
Вмещали отчаянье тех, кто уже не увидит
Ни звёзд, ни луны. Чтобы сам задрожал ты».
«О смерти рассказывай медленно. Не поспешай.
Подробностей многих не нужно, но те, что остались,
Пусть будут настолько подробны, насколько хватает
Правдивой подробности слов, сохранённых для каждой
Подробности. Сам для себя затверди и запомни,
Что делают горе подробности истинным горем».
«А как говорить о любви, тебе звёзды подскажут.
Меня не учили, я этому сам научился.
Ты тоже научишься, если не будешь бояться.
Ты тоже научишься. А обо всём остальном –
Рассказывай просто, как будто бы ты не сказитель,
А нищий пастух». – «Это всё?» – «Это всё, что запомнил».
2017
ФИГУРЫ
Белый слон – это редкость, источник высокой радости.
Его почитать - традиция, он обрекает счастью
Хозяина и семью его. И живёт он в блаженной праздности,
Ценимый владельцем-счастливчиком и охраняемый властью.
Чёрный конь – транспорт Смерти, и когда немедленно
Требуется, она торопит его, чтоб доскакать до жертвы
Вовремя. Это – лик, или – нет, скорее, морда – трагедии.
В России его назвали бы фейсом жести.
Пешка – любая, вне зависимости от начального места
И от расовой принадлежности, прёт, игнорируя все препоны,
Но находит, как правило, скромную гибель, вместо
Маршальского жезла, а точней – короны.
Есть ещё ферзь, король и ладья – но мне наскучило:
Я ведущий в своих стихах, разве я ведомый?
Да и если подумать, любая фигура – всего лишь чучело,
Просто мёртвая шкура, набитая сухой соломой.
Не знающий географии, почти забывший историю,
Человек без лица, без друзей, без страны, без нации,
Я хотел бы стать важной фигурой – той, которую
Жертвуют в самом начале блистательной комбинации.
2017
* * *
Я сижу в сортире и читаю книгу
На мобильнике. Избавляющийся от отходов,
Организм обогащается новым знанием.
Кто-то скажет: «Фи!» - Относясь с пониманьем,
Приношу извинения. Но у нас – свобода:
Что хочу, то пою. Эстетические вериги
Не лучше лечения кровопусканьем.
Слог – простой и крепкий. Сюжет закручен
Основательно. И раскручивается красиво:
Страсть сама же гибнет в своём пожаре.
Я всегда люблю, когда в этом жанре –
О любви с элементами детектива.
И чем гипертрофированней, тем лучше:
Боль должна быть сильной (не поймите криво).
Я читаю книгу, а мысль витает
И над этим сортиром, и над этим сюжетом,
Ни с одной из двух реальностей не смыкаясь.
Подсказал бы кто-нибудь, кто смекалист:
Есть ли мера действенная и простая –
Не поставив вопроса, не ждать ответа?
Что-то я всё путаюсь, спотыкаюсь...
Если был бы верующим, помолился б,
Попросил бы Господа о сокровенном.
Нет, не за себя – да ни в коем разе! –
Мне уже к семидесяти (чтоб не сглазить,
Я древнее юмора Кукрыниксов),
Наступает время посторониться.
Как там полагают мулла с раввином:
Можно ли молиться на унитазе
О душе любимой, душе невинной?..
Послесловие для любителей хорошего вкуса,
Для людей умеренных, но эстетов,
А также для искренне озабоченных
Состоянием авторского пищеварения:
Это стихотворение написано на прогулке
По лесу, в день холодный и солнечный.
Что не странно, поскольку между фактом переживания
И его отражением в художественном произведении
Обычно проходит известное время.
2017
* * *
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...
Давид Самойлов
Хорошие советы
Летят, как снег февральский:
Не нервничай так сильно,
Не надо волноваться.
Ведь как писал Гельвеций?
Ведь как сказал Сенека? –
Нет ничего на свете
Важнее человека.
Вот Александр Сергеич,
«Онегин», песнь шестая.
Вот это – из Тибета,
Вот это – из Китая.
А в окнах – снег февральский,
А в окнах – лес стоящий,
Не очень благодушный,
Но очень настоящий.
И птах к моей кормушке
Летит из снежной рощи,
Он не силён в цитатах,
Он видит вещи проще.
Благодаря высокой
Температуре тела
Всю жизнь он пребывает
У крайнего предела.
В его горячем тельце
Так быстро сердце бьётся.
На градус горячее –
И кровь его свернётся.
И для любых инфекций
Он уязвим предельно.
А хищники и холод
Присутствуют отдельно.
В наивно ярких перьях,
В игрушечном плюмаже,
Летает он, не прячась,
И хорохорясь даже.
Ещё в такую стужу
Вдруг запоёт бездумно!
Я за него тревожусь:
Зачем он – так, безумно?
И думаю, желая
Во всём ему удачи,
Что вот – нельзя иначе,
Никак нельзя иначе.
2017
* * *
На границе разума и безумия
Часовые ходят по обе стороны,
Карабины сняты с предохранителей –
Кто б ты ни был, границу не перейти.
А сама граница не обозначена,
А сама граница почти теряется,
Часовые ведут себя одинаково:
Если б не фуражки – не отличить.
Часовые ведут себя одинаково –
Не отводят глаз от нечёткой линии,
Охраняют разум (или безумие)
От проникновенья враждебных сил –
Потому что если они расслабятся,
Если разом посмотрят куда-то в сторону,
Например, на небо или на белочку,
То потом границы им не найти.
А без этой важной нечёткой линии,
Отделившей разумное от безумного,
Так смешаются все понятия,
Что потом – не восстановить.
И начнется война гражданская,
А потом – между государствами,
А потом уже – с применением
Всех игрушек из тайников.
Но, я думаю, нам не следует
Раньше времени беспокоиться,
Потому что нет оснований для
Недоверия к часовым.
У обоих – ботинки начищены,
У обоих – зренье хорошее,
И занятье такое важное
Им, наверное, по душе.
2017
АГВА-АЗУЛ
Деревья растут в ущельях горизонтально, запросто!
Изящные черные птицы сварливо орут в тени.
Прекрасная Сьерра Мадре, гористая плоть Чиапаса,
Ты знаешь о прошлом, о будущем, а о том, что сейчас - ни-ни.
Не разберешься в истории, и, право ж, ну ее к лешему.
Расчетверившись, спускается по разным камням река.
Незадачливый путешественник, не умея двух слов - по-здешнему,
Ни в прошлом я и ни в будущем - лишь сейчас, да и то - слегка.
Прошлое - это клинопись, а будущее увидим ли? -
Запутался крот истории, копая во тьме ходы...
Поэт таковым не становится, пока он себя не выделил -
Хоть чуть-чуть - из любого времени и из любой среды.
Мобильник здесь не работает. Молчу, ни за что не ратую.
Сижу на камне обточенном и ноги держу в воде.
Все мысли пропали: прячутся, как местные боги носатые -
Возможно, где-нибудь рядышком; возможно, уже нигде.
2017
* * *
"Грешно ли молиться о смерти тирана?" -
Спросил у аббата монах:
Старик низкорослый в неновой сутане,
Два посоха в дряхлых руках.
Непрямо аббат отвечал и неспешно,
В обычной манере своей:
"Ты лучше молись о душе своей грешной,
А Господу Богу видней".
Монах не смутился. Нахмурясь немного,
Продолжил: "Душа-то болит.
Отец мой, ведь уши у Господа Бога
Отверсты для наших молитв?"
Аббат пригляделся, ища пониманья,
К морщинам на темном лице:
"Ты помнишь ли, брат мой, слова из Писанья
О кесаре и об Отце?"
В глазах, защищенных морщинистой сеткой,
Застыл непокорный свинец.
Зачем-то тряхнув бородёнкою редкой,
Он вымолвил: "Помню, отец".
"А ежели помнишь, то пестовать неча
Гордыней взращенную мысль..."
Аббат вдруг осекся, вжал голову в плечи,
Отрывисто бросил: "Молись".
2017
* * *
Актёры стареют, выходят в тираж,
Актрисы уходят со сцены,
Рождаются новые стиль и типаж,
Заметно меняются цены.
Зажми в кулаке свой талон гостевой,
Замри. Упаси тебя боже
Играть автономностью тех, кто с тобой
Делил безрассудство и ложе.
Пусть будет их праведность защищена
И тонким, и прочным забралом.
Заученность жеста мешать не должна
Высоким профессионалам.
В двадцатый, в двухсотый, в двухтысячный раз
Привычно упав – не премьера! –
Актёр вызывает дыхательный спазм
У первого ряда партера.
И, с видимой лёгкостью вставши рывком,
Он, полон чужим восхищеньем,
Уходит домой – пить свой чай с молоком
И чёрствым овсяным печеньем.
А ты, контрамарку засунув в карман
И буркнув: «От них не завишу»,
Иди себе с миром. Да нет, не в туман –
В соседнюю пыльную нишу.
2017
НА СМЕРТЬ ГОШКИ
Сукин сын! В щенячестве невинном
Ты изгрыз мой новый телефон.
Искупил ты тот грешок старинный,
Облизав меня со всех сторон.
Мы с тобой друг друга привечали,
И в людей играли, и в собак,
Притворялись, прыгали, рычали...
Что ж ты это учудил, дурак?
Понимаю: негодяи, суки.
Но и ты, конечно, виноват:
При твоём-то опыте и нюхе –
Подобрать с земли крысиный яд?!.
В белой шерсти, дух твой, неприкаян,
Пролетел меж тающих миров.
Был бы ты живым, тебе б хозяин
Выволочку сделал будь здоров.
Ну а так... ругать тебя впустую
Толку мало – не усвоишь ты.
Если рай собачий существует,
Ты в работе: нюхаешь кусты.
Молодчина! Воем на непруху
Не добавишь к прошлому ни дня.
Если встретишь там мою Дикуху,
Будь так добр, вильни ей от меня.
2017
* * *
Откуда эта резкая тревога,
Безумец! - для чего бежать к окну?
До света далеко. И нет предлога
Распугивать ночную тишину.
Назад метнусь испуганною тенью,
А мозг, уже отдельно от меня,
Какой-то дикой занят дребеденью,
Немыслимой в иное время дня.
Факт скорлупы предшествовал наседке,
И видел даже тёмный троглодит,
Как протоплазма, вырвавшись из клетки,
Космическое небо бороздит.
Среди легенд, распиханных по полкам,
Две или три особенно страшны:
Вот дровосеки глушат водку с волком,
Поставив в ряд у входа колуны.
Вот на посылках золотая рыбка –
Желание заветное сбылось,
Кассандра с косметической улыбкой
Даёт с экрана метеопрогноз.
Вот царь Эдип, отвергнув Иокасту,
Нашел себе молоденькую. Вот
Среди бутылок, нефти, пенопласта
По океану колыбель плывёт.
А вот... Но это «вот» иных похлеще:
Протискиваясь к сущности вещей,
Мозг выделил существенные вещи
Из множества ненужных мелочей.
Что для очков существенно? – Оправа,
А что там в ней за стёклышки – бог весть.
У силы сильных нет на ярость права,
У силы слабых – безусловно, есть.
Кто целое выводит из кусочка,
Тот мудро рассуждает, тот – Сократ.
Ведь что всего важнее в ухе? – Мочка,
По ней мы судим, где аристократ.
В чём назначенье жизни? В соблюденье
Того, что нам диктует ритуал.
Поскольку мать ученья – повторенье,
Я повторю, что раньше повторял:
Факт скорлупы предшествовал наседке,
Судить людей по мочкам мы должны,
А дровосеки с волком по-соседски
Беседуют, отставив колуны.
Эдип женился на Рианне Фенти,
Что сразу взбудоражило бомонд,
Все это долго обсуждали в ленте
(У Иокасты – пенсионный фонд
И две гостиницы: «Земля» и «Море»).
Старик старухой выставлен за дверь.
Оставь меня теперь, когда я в горе,
Уж если ты разлюбишь, то теперь.
Раз есть медведь, найдётся и берлога.
Был маринистом Новиков-Прибой.
Откуда эта резкая тревога? –
Всё ниоткуда, всё само собой.
Никто не обещал безумцам рая,
Никто не обещал нам ничего.
А что горим так долго, не сгорая –
Случайность, и не более того.
2017
* * *
Дерево не выбирает места
Где ему расти. Куда упало
Семя, там оно и вырастает.
Хватит ли ему воды и солнца,
Жизнь покажет. Может, повезёт.
Дерево не выбирает почвы,
Но не почва - главное, не почва:
Дерево себя из света строит,
Воздухом питается оно.
Это не поэзия, а правда:
Так и происходит фотосинтез.
Дерево прописано на почве,
Но растет не из неё, а над.
А вода? - вы спросите. Отвечу:
И вода приходит тоже с неба,
Падает, струится, проникает,
Впитывается, находит корни,
Поднимается по капиллярам...
Ах, какая радость для неё
Возвышаться, становиться жизнью!
Три часа вчера я провозился:
Пересаживал уже большое
Дерево. Сумеет ли прижиться?
Жизнь покажет. Может, повезёт.
2017
* * *
Тяжёлые слова ворочать языком, не думая зачем, скорей всего – впустую, пытаясь отыскать оазисы в пустыне без компаса и карт (при том – что не просили), стучать карандашом, откинувшись на стуле... Знаком вам сей процесс? Ну вот, и мне знаком. Комар на потолке, луна над потолком (она мне не видна, но всё: вообразили), луна мне не нужна, но я не в магазине – беру, чего дают, с дурацким хохотком.
Есть круглые слова, есть жёлтые, а есть те, что кровавят рот, похожие на жесть, когда они пришли – отплёвываться поздно. Ты властен? – Не смеши, не властен, а влеком. Попробуй ускользнуть, ну, как-то так, бочком, попробуй улизнуть. Я не шучу, серьёзно.
Есть мёртвые слова, от них исходит вонь. Но много и живых. Спеши, не проворонь! А мёртвое словцо – само себе могила, и нам ещё грозит костлявым кулаком из разорённых лет (а может быть, и нет, возможно, атмосфера растворила дней перепутанных косноязычный ком). На Феофании, за ВДНХ, где знанье понималось лишь как сила, где так пленила первая строка (сильней, не вру, мне голову кружила, чем все красавицы. Ну ладно, вру, ха-ха!). На Феофании... Ещё до двадцати мне было жить и жить, и (Господи прости) – каким я был тогда отпетым дураком. Грунтовка мёртвых слов, безвольные белила...
Песок, кругом песок! Покрытые песком, оазис ищут те, кто захотел силком природу собственную выпрямить и сплющить. Уже не улизнуть, поскольку нет дорог, а там, в оазисе, прохладен и широк, играет ручеёк, и, спрятав в тень висок, буквально вдруг поймёшь про райские про кущи речение. Но кто велел нам допускать, что где-то вообще имеется оазис? Да в общем-то – никто, мы вышли, полагаясь на суетливый свет, на синие слова, имеющие вкус холодного арбуза. На тонкие завиток, на дерзость: основать оазис без воды, на слабенький росток, на веру, что давно не вера, а обуза. И на соблазн основополагать: мол, если шарик есть, отыщется и луза.
Нечётко видя грань меж небом и землёй, попробуй различи простую, бытовую, необработанную, межевую – но всё же истину. Открой глаза, закрой: пейзаж изменится? Не изменился? То-то. Так притча морщится, оказываясь вдруг простой банальностью. И, посмотрев вокруг, сама спускается до ранга анекдота.
Однако набожность опаснее греха: маня сознанием исполненного блага, она затаскивает нас на дно оврага. Не верьте тем словам, где праведна отвага и где тщеславия отпала шелуха. Они блестящи, но, сбиваясь в вороха, ведут себя как злобная ватага, и меркнут сразу – лишь просохнет влага.
Там были дуб, и тополь, и ольха – где я часами шлялся, как бродяга, на Феофании, да, за ВДНХ.
2017
АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ
Пары птиц не хотят возвращаться в своё гнездо,
Несмотря на сильные грозы, жухнут травы,
Мелодия выдыхается, опустившись до ноты «до»
Самой нижней октавы.
Потерявший дыхание, загнанный в ковыли,
Не уйдёт дурачок-оленёнок от волчьей стаи.
«... и дана ему власть над четвертою частью земли...»
(глава шестая).
Климатологи отмечают много мелких примет
Катастрофы (социологи, пожалуй, тоже),
И хотя единого мнения, как обычно, нет,
Но весьма похоже,
Что в седьмом поколении некого будет карать
За наши грехи, совершённые по примеру
Дедов и прадедов. Близость гибели во сто крат
Поднимает веру.
Ещё бы! – как не молиться, когда дело – швах?
На то и высшая воля, чтоб ей не сопротивляться.
«Вот, красный большой дракон о семи головах»
(глава двенадцать).
Надежды, конечно, имеются. Но не у всех.
Социальная база, ещё не исчезнув, существенно поредела.
За столом собравшись, как и прежде пьём за успех
Безнадёжного дела.
Только круг наш узок. В оккупированном Крыму
Отдыхают те, с кем чокались мы когда-то...
«Как из дыма сошла саранча на землю, придя в дыму»
(в главе девятой).
«И увидел я новое небо и новую землю...» Ау, Земля!
Погодите, звёзды, куда это вы, куда вы?
Мелодия задыхается, захлебнувшись на ноте «ля»
Самой верхней октавы.
Без сомнения, щуки сожрут зазевавшихся карасей.
Безопасно пророчить худшее, давно – никакого риска.
«И сказал мне: не запечатывай слов пророчества книги сей;
ибо время близко».
2017
ПРОГУЛКА В ГОРАХ
Что я хотел сказать? Помнил – и вот те на!
Может, как жизнь длинна,
А может, как время круто?
Нет, это все – не то,
Это – игра в лото,
Там был настоящий смысл, скрывшийся почему-то.
Что я хотел сказать? Что по ночам не сплю?
Что не радость коплю,
А страх перед злом двуглавым?
Что знанье моё – из тех,
Которые не для всех,
Что, чувствуя правоту, я не хочу быть правым?
Что я хотел сказать, а может быть даже спеть:
Уж если кровавая смерть,
То – в окопе, а не в бараке.
Но пафос смещает суть,
Как муха, влетая в суп.
Я морщился сам не раз, читая такие враки.
Что я хотел сказать? Что если без болтовни,
Знаем лишь мы одни
Собственным страхам цену.
Честь говорит: "Рискни",
Разум: "Сиди в тени:
Глупо ведь, извини, биться башкой о стену".
Что я хотел сказать – не суть, все равно не смог.
Устал я, и видит Бог –
Еще далеко до дома.
Устал от скользких камней,
А сам от себя – сильней.
Спуск с горы не трудней, он просто страшней подъёма.
2017
* * *
Когда, слова перебирая, я силюсь что-нибудь сказать, (вот строчка первая, вторая, начало третьей... твою мать! – совсем не то), когда впустую я над размером хлопочу и ни на что не претендую, и знать не знаю, что хочу найти в случайном звукоряде, в обрывках фраз, что бормочу (а, замысел? – да Бога ради, и помысел не по плечу на этой стадии), когда я вытаскиваю слово "скальп" из памяти (нет, не страдая, скорее мне всё это в кайф), чтоб тут же выбросить, я знаю по опыту: скорей всего так и не выйдет ничего.
Но если вдруг за третью строчку перекантуется процесс и, заполняя оболочку, ворвётся город или лес, но если вдруг каким-то чудом придёт четвёртая строка, давно лежавшая под спудом, сама не ведая пока, зачем возьмет ее оттуда (аллегорически!) рука, какое выгодное место ей заготовила судьба, но если вдруг (и это – честно: вдруг, с телеграфного столба) приходит правильное слово, не "скальп" дурацкий или "плющ", а настоящее, какого менять не надо (что за чушь!), и если слово за собою легко, как с горки, под уклон, протянет пятое, седьмое, десятое – то эшелон помчится, набирая тягу (какой там замысел? – летим!) и обретая вдруг отвагу, где вседозволенный интим и невозможную бодягу смешав (как в сказках братьев Гримм) в любой пропорции – как выйдет, нет, не по мерке, на глазок, естественно, как будто вдох собой определяет выдох, текст происходит просто так, спеши записывать, простак!
И всё летит само собою, нет больше выбора у слов, из незапамятных годков, пар с черным дымом над трубою мешая, чёрный паровоз влетает вдруг (какой огромный! Какой он страшный, сильный, тёмный, как искрами из под колес обильно брызжет, явно целя в меня, естественно в меня!), летит опасное веселье, копной бенгальского огня восторг взвивается холодный, не самый чистый, но пригодный для кухни завтрашнего дня, а нитка радости живая дрожит, все это прошивая, и дышит, падая, взлетая, как на веревке простыня под ветерком в былые годы: нет выбора и нет свободы.
И кажется, что нет конца, что не дано остановиться, нет номинального лица, есть только истинные лица, им, как вагонам, не сойти, с рельс, извивающихся вяло, стучат колеса: "Мало, мало!" – и я, не удержав в горсти все нити, разжимаю руку: все, хватит, я не верю звуку.
И тут же – тихо. Гул затих. Последний всплеск. Готовый стих.
2017
* * *
Есть вещи поважней любви и дружбы,
Семьи, работы, счастья и здоровья,
Покоя, денег, трезвого рассудка,
Науки, философии, искусства,
Религии, народа, государства,
И даже - даже, может быть, свободы.
Но вслух назвать их - все равно что руку
Ножом отрезать своему ребенку...
2017
ДУЭТ
Как радужный свет над осокой,
Порой вспоминаю с тоской
Два голоса: женский, высокий,
И низкий, глубокий, мужской.
Когда о продаже и купле
Мы знали из фильмов и книг,
Ах, как они пели на кухне
И как же мы слушали их!
В квартире прокуренной, душной,
Взлетали они надо мной –
Два голоса: ясный, воздушный,
И бархатно-сочный, земной.
В легендах так действуют чары –
Как песни несложные их,
Как две их дешёвых гитары
(тогда, может быть, дорогих).
И, словно в былинной котомке
Заветные два медяка, –
Два голоса: нежный и ломкий,
И тот, что глубок, как река.
Слегка устарели мотивы,
Сменилось убранство кают.
Те двое – я знаю, что живы,
Но вместе уже не поют.
Лишь в памяти – вечные сроки,
Там влиты в пейзаж городской
Два голоса: женский, высокий,
И низкий, глубокий, мужской.
2017
ПО ИТОГАМ...
Муза должна быть послушна – как невестка перед свекровью.
Следует сдернуть шляпу в присутствии короля.
Если корыто разбито, его не наполнить кровью:
Жидкость уходит в трещины, остаются чисты края.
Вот открытка почтовая: "... из такой-то страны – с любовью".
Земля превращает в землю все, что впитывает земля.
Когда тебя провоцируют, разумней ответить сухо:
Легче дистанцию выдержать, чем удержать напор.
Вот корыто разбитое, перед ним – старик и старуха;
Дети свалили вовремя, отъехали за бугор.
Отсутствие вечных ценностей – страшная невезуха.
Доктор нашел малокровие и прописал кагор.
Мадьяры – храбрые воины, но войско их заколдовано:
Там, где враги не справятся, союзники предадут.
Пути присущи неровности – камни или колдобины.
Что началось в этой местности, и завершится тут.
Вкуснее – дебаты вечные – крыжовник или смородина?
Только идти настроишься, а сапогам капут.
Если решил расслабиться, верное средство – музыка.
Воет и скачет Мусоргский ("Ночь на Лысой горе").
Жучка кусает Бобика, Бобик кусает Тузика,
А Канифоль облезлая прячется в конуре.
Нынче приснилась девушка: в лифчике, но без трусиков.
Стыдно – в моем-то возрасте, в месяце сентябре.
Что там во сне! Я бодрствую, а в голову лезут глупости,
Уже без всякой фривольности – суше, строже, страшней:
Нет, не смогу я вынести все, что обязан вынести
Прежде, чем жизнь позволит мне не совмещаться с ней.
Когда картинка сужается до собственной жалкой личности,
То, не будучи новшеством, это ещё стыдней.
Муза должна быть послушна, а мадьяры – храбрые воины.
Жучка кусает Бобика, а кровь в корыте – на дне.
Как мне из этого выбраться – на все на четыре стороны?
Не важно, зачем я пришел сюда – зачем это нынче мне?
Таксисту в костюме с галстуком я дал чаевые в форинтах
И лишь в самолете, в воздухе, спросил себя: что же – вне?
Что – вне куцых уроков опыта, вне цинизма и вне иронии?
Что же, собственно, прикрывается нарочитостью дисгармонии?
2017
* * *
Когда я учился, школьные учителя географии
Были сплошь старые девы и отставные военные,
Люди не выдающиеся, обыкновенные,
Не спешившие посвящать нас в детали своей биографии.
Они приносили карты и тыкали в них указкой,
Подчеркивали различия между возвышенностью и плоскогорьем,
Редко ставили двойки, не были главным горем,
Иногда проводили контрольные, чтобы жизнь не казалась сказкой.
Физикам и литераторам был порою не чужд азарт,
А географы объясняли так, словно во рту – резина,
Можно было тихо сидеть и не слушать, но это злило,
Поскольку таилась магия в наборе контурных карт.
Подавляющее большинство из них- никогда ни в какие края
Вне одной шестой... Да и в нашем советском мире –
Представления об Урале, Карелии и Памире
Они черпали из того же учебника, что и я.
И поэтому раздел "Полезные ископаемые Чили" в моем детстве
Мало чем отличался от "США, главные города".
Телевизор был еще не у всех, но у многих – да,
С дивной замочной скважиной: "Клуб кинопутешествий".
2017
СИТУАЦИЯ
Два любовника старинных,
Он вдовец, она вдова.
Утро. Чай в её гостиной.
На столе – пирог с малиной.
Ясно всё, как дважды два.
Не боясь соседской слежки –
У открытого окна.
Он уедет, но без спешки.
Прежней страсти головешки,
Он вдовец, вдова – она.
Было всё – куда уж жарче? –
Ярче было и темней.
Что ж задумался ты, старче:
Жалко? Ей – намного жальче.
Мир таков, что жальче – ей.
Пролетело время ланью,
И, должно быть, потому –
Уступило ожиданье
Обоюдному желанью
Доживать по одному.
Ситуация проста ведь –
Тут на сложность не свалить.
Так что лучше так оставить,
Всё равно же: ни прибавить,
Ни отнять, ни разделить.
2017
* * *
Тёмный осенний пейзаж с одиноко горящим окном.
Тот, кто догадливей нас, пусть подумает об остальном:
Чаи они там гоняют или балуются вином?
Сколько годков хозяину? Гигант он, лысенький гном?
Жёлтый свет из окна. Домик скромно красив.
Кто там рядом? – Жена, старый товарищ, сын?
Может, новая пассия? Как там нарезан сыр -
Кубиками, тонюсенько, или старым простым
Рабоче-крестьянским способом? О чём они говорят?
Если новая пассия, хорош ли на ней наряд?
Подходит ли к этой осени, вписывается ли в ряд
Золотого, красного, бурого? Пусть выпьют и повторят.
А если – старый товарищ, пускай он (хоть и хмельной)
Не начинает - о климате, не подвергает двойной
Опасности эти горы и водопад под луной.
Время и так недоброе: перед гражданской войной.
2017
* * *
Вот и ноябрь. Явился точно к сроку –
Ну, словно ждал, подглядывая сбоку
Как падают листки с календаря.
Кто помнит те календари на стенках,
Тот подтвердит, совпав со мной в оценках,
Что годы тают. И порою зря.
Жизнь есть феномен местного значенья
(Хотя всегда возможны разночтенья,
Я не буддист: на каждого – одна).
Я щедро получил, не по заслугам.
Прошу природу: «Сделай так, будь другом,
Чтоб не тянулась дольше, чем должна.
Чего тянуть с финальной передрягой?
Да, жаден я бывал, но не был скрягой,
Всё вычерпать до дна – не мой порок.
Пришли за мной спасительные дроги,
Покуда хоть немного носят ноги
И хоть немного варит котелок».
Уж лучше раньше, чем намного позже:
Себе не в радость и другим дороже –
Так пусть уход опередит расход
На платы за меня медперсоналу.
Вот и ноябрь. Гравюра по металлу.
И скоро, как ни странно – Новый год!
2017
МЕМУАРЫ
Когда мне было тридцать три,
Я помню, Леонид Ильич
Скончаться соблаговолил.
Пришла Андропова пора.
Какой был страстный человек
Юрий Владимирович, блин!
Как он хотел переловить
По парикмахерским всех тех,
Кто, бросив плуг, станок, отвес,
Презрев чертежную доску,
Решил в рабочие часы
Завивку сделать, например,
Или бородку подравнять.
Я помню также, как они
С великим Рейганом вдвоем
Соревновались: кто кого
Сумеет перещеголять
В стремленье к миру на Земле.
Но героической душе
Недолгий был отмерен срок,
И доказать он не успел,
Что в миролюбии своем
Он все сумеет сокрушить.
Еще до тридцати пяти
Я не успел дойти годков,
Когда наш доблестный чекист
Почил на боевом посту.
Но - словно свежая сирень
Вдруг расцветает в ноябре -
При нем махровая чреда
Гебистов юных поднялась,
Младая поросль, так сказать.
Потом Черненко Константин
Устинович встал у руля,
Реформы школьной пионер.
Но как он встал, так сразу слег,
И муза шустрая моя
Для песнопения о нем
Материалов не нашла.
Когда ж, не дав перешагнуть
Мне за отметку «тридцать шесть»,
И этот деятель исчез,
Титаны кончились совсем.
2017
ОЧЕРК ДВОРЯНСКОГО БЫТА
––– 1 –––
Я нынче утром, уши моя
(Во рту ещё – зубная паста),
Унёсся памятью в былое,
Примерно лет на полтораста.
––– 2 –––
Каре, мазурки, экипажи
Великий пост, Преображенье...
С чего начать, не знаю даже:
Так полнит всё воображенье.
––– 3 –––
Вот – смотр. Проходит полк верхами –
Драгунский полк, Второй Байкальский,
И говнюки стоят с мешками
Позадь кобылок генеральских.
––– 4 –––
Донцов-Иванов пил не в меру,
Но в стельку пьяный, Боже правый! –
Не спутал бы Доде с Мольером
А также гончую с легавой.
––– 5 –––
Корнету объяснял поручик
(Вот – груша, вот – фруктовый ножик):
«Я презираю белоручек,
Предпочитаю белоножек».
––– 6 –––
Графиня дожидалась в ванне
С последней повестью Толстого
Вахтанга Дадешкелиани,
Купца из города Ростова.
––– 7 –––
Андрей Ильич Краснов-Замойский,
Что славой дедовой гордился,
Общался с Крытовым по-свойски,
Но в штосс играть с ним не садился.
––– 8 –––
Можайский – символ благородства –
Вино заказывал в Сполето,
Был попечителем сиротства
И знатоком кордебалета.
––– 9 –––
Питомцам в корпусах кадетских
Внушались нравственность, учтивость,
Благоразумность, скромность, светскость...
Узбеки редко в них учились.
––– 10 –––
Анфиса Павловна фон Цимес
(в девичестве – А. П. Кутёнок)
Как с торбой писаной носилась
С дворянством новообретённым.
––– 11 –––
Князь N, охвачен страстным пылом,
О слухах мало беспокоясь,
Водил к отеческим могилам
Девиц сомнительных достоинств.
––– 12 –––
Застуканный с чужой женою,
Так говорил гусар-философ:
«Тот факт, что дерзки Вы со мною –
Ещё не повод для расспросов».
––– 13 –––
По парку в Павловске гуляя.
Перчатку обронил корнет.
Так жизнь прервалась молодая,
Степенных не достигнув лет.
––– 14 –––
Шампанское мешая с квасом,
В щи накрошивши осетрину,
Я быта прежних высших классов
Вам дал широкую картину.
2017
* * *
Фейсбук постепенно становится городом мёртвых.
Ну не исключать же из списка друзей отошедшего с миром!
И вот поступают стандартные уведомленья:
«Поздравьте такого-то, это его день рожденья,
Скажите ему...» - и так далее. Даже не сразу
Понятно, о чём же здесь речь, а когда понимаешь,
То стуком в висках отдаётся движение крови.
«Скажите ему!» Вот сейчас и скажу, только с мыслями малость
Собраться мне дайте. Сейчас и скажу, непременно...
Но глянешь в окно, а в окне, как обычно – погода:
Не солнце, так дождь, или снег, или облачность просто,
Погода, которая как-то меняется, дышит,
То быстро колеблется, то замирает надолго –
И вдруг успокоишься. Нет, ничего не случилось.
Я помню: стоял я, совсем очумевший от тряски
(По знойной дороге в вонючем автобусе старом),
В Дербенте, на древней стене крепостной, и смотрел, прикрывая
От солнца глаза, на огромное кладбище снизу,
И думал, что город с историей в чём-то надёжней,
А память похожа на камень, но он долговечней.
2018
* * *
Символ и образ царят легко,
Сила – громадная:
Белая буря, чёрный конь,
Красная мантия.
Солнце застыло в просветах крон,
Хрупкость – сусальная.
Чёрные пушки, красная кровь,
Белые саваны.
Это не вымысел, нет, мой друг,
И не схоластика:
Красное поле, белый круг,
Чёрная свастика.
Так всё и сводится к трём цветам,
Время – не переменная.
Чёрное, белое, красное – там,
Где до сих пор – Вселенная.
2018
НОЧНОЕ ЗРЕНЬЕ
Сначала, когда выходишь вечером на прогулку,
Прямо ни зги не видно. Как смерть, темнота сильна.
Тень любая, пугая, загадывает загадку.
Нет на земле покрышки, не видно у неба дна.
Поймать момент привыканья практически невозможно:
Скорей уже – засыпая, поймаю – когда засну.
И вдруг – волшебное счастье: видеть каждую лужу,
Капли, в неё летящие, дерево на посту.
И всё – и идёшь, и видишь, и варится что-то, зреет,
И снова ты царь природы, из мелких её царей.
Оно с годами слабеет – наше ночное зренье –
И, в силу этого свойства, становится всё ценней.
2018
* * *
И.
Сегодня серый день. Вчера без перерыва
Лило, лило, лило – и вот: везде вода.
Поэзия есть дар не говорить красиво,
Красиво говоря, а гений – враг труда.
Поэзия есть дар... Но что в сухом осадке?
Быть может, только то, что в строчку не вошло.
Сегодня серый день, с него и взятки гладки,
А помнишь, как вчера? - лило, лило, лило...
И воздух – слюдяной, и крепок свод, и даже
Похоже, что времён прервалась череда –
Мы родились в пейзаж и мы умрём в пейзаже,
Отсюда вышли мы и спрячемся сюда.
Как много было их – слепящих, снежных, серых,
Невидимых почти и вспыхнувших потом!
Поэзия есть дар несоблюденья меры:
Так из дому бегут и прыгают с шестом.
Запаянный в табло жестокий невидимка
Бухгалтером сельпо отщелкивает дни.
Кто это? – не поймешь – на старых фотоснимках,
Нет больше никого, остались мы одни.
Поэзия есть дар. На многое не зарясь,
Я подвожу итог, где скудные дела –
Проекция того, чем мы себе казались,
На истинную ось, что мерой нам была.
Колёсики шуршат, считая киловатты,
А тот, кто знает счёт, скрывается в тени.
Никто не виноват, и мы не виноваты,
И если кто-то прав, то мы, а не они.
Я помню душный день (в глазах – от зноя – точки),
Мы с другом, обобрав совхозную бахчу,
Несём большой арбуз... К чему все эти строчки? -
Вдруг спросят у меня. О чем я здесь бухчу?
Ну что ж, я буду прям и, поневоле, краток,
Я просто повторю, чтоб каждый понимал:
Сегодня серый день, и весь сухой остаток
От всех прошедших дней так очевидно мал.
Поскольку всякий сон есть продолженье яви,
То логика одна, куда костей ни кинь.
Поэзия есть дар непониманья правил
И следованья им. Достаточно. Аминь.
2018
ПЕРЕЗАХОРОНЕНИЕ ИНЗОВА
Гроб свинцовый несли на плечах двести верст, чередуясь,
И четыре коня, в катафалк запряжённые, сонно топтались
И косились на кучера, не понимая причуд человечьих.
Неизвестного рода покойник... Кого ещё так хоронили? –
Фараонов, быть может. Двести верст! Это что же – не ели, не спали?
Невозможно представить себе. И качался безродный вельможа,
Награждённый противником бывшим в обход всевозможных традиций
Высшим орденом за милосердие к пленным, за доброе сердце.
Тем колонистам болгарским, что гнулись под грузом свинцового гроба,
Не было дела до Пушкина, ну – никакого им не было дела,
Южных поэм не читали они, об интрижках его и дуэлях
Ведать не ведали – может быть, лишь о последней.
Инзов для них был отцом – в понимании том же, в котором
Был он отцом и для Пушкина: чистом, не кровном, –
Но не имея понятья о брате о младшем, шагали
С ношей своей добровольной по пыльному тракту,
Шли и молились.
2018
* * *
Зачем приятна музыка уму?
Не внешнему, приушному, – тому,
Что в глубине коробки черепной
Живет, питаясь вольной черемшой
Дикорастущих остреньких идей:
Что хищный взгляд его находит в ней?
Пусть нейрофизиолог объяснит,
Как музыки затейливый магнит,
Вся эта звуковая чехарда,
Вытаскивает зревшие года
Слова и мысли – из таких глубин,
Где здравый смысл страшится быть один.
Но это б – ладно... Мне сложнее с тем,
Что в мире формул, в царстве теорем,
Где запрещает вольности устав,
У музыки ничуть не меньше прав
Потребовать соавторства с умом,
Не разбираясь, в сущности, ни в чём.
Я помню, как в тайге, близ Ангары,
По дереву сухому без коры
Мы колотили, и на этот звук
Спускался бурундук, от наших рук
Не ждя добра, но магия была
Сильней простого, видимого зла.
Быть может, ум, спускаясь в глубину,
Ничтожному подобен грызуну –
Разносчику бактерий и клеща,
От страха и от счастья трепеща,
Быть может, он вниз головой висит
И в нем с инстинктом борется инстинкт?
Нет, не похоже. Слишком уж сладка
Тень легкая ночного ветерка
И в золотом касании его
С безумным страхом, право, ничего
Нет общего. А вкус блаженных слез
Скорей напоминает про наркоз.
Так почему же ум, эмоций вне,
Предпочитает мягкой тишине
Все эти всплески, выплески, броски,
Повторов длинных жёсткие тиски,
Его же мысль берущие в захват –
Чем нравится ему такой диктат?
Давным-давно, в военных лагерях,
Готовя нас к участию в боях
(В которых, слава Богу, не пришлось),
Дурак-сержант, здоровый, словно лось,
Выкрикивал: «Стоять! Кругом! Бегом!» –
И липкий пот копился под сукном.
Я знал, что только месяц, а не год,
Он мной повелевает и орёт
Свои «кругом-бегом», и весь накал
Его страстей с моей души стекал
Подобно поту – прямо в сапоги,
А мысль вершила вольные круги.
Неужто звуки в лютне и в трубе –
Как тот сержант, затянутый в х/б,
Даны уму, чтоб отмахнуться от
Его порабощающих красот
И думать про себя: «Греми, дурак!»?
Нет, не похоже, что-то здесь не так.
Звучанью ум не противостоит:
Хотя не беззащитен, но открыт,
Он впитывает звуки, словно пот
Не вытекает, а вовнутрь течёт,
И не противно-липкий, а такой,
Как сумрак над вечернею рекой.
Я, вероятно, так и не пойму,
Зачем приятна музыка уму –
Ведь сложных объяснений не ищу
И в заумь верить тоже не хочу,
И остаюсь в неведенье своём
С вопросом неотвеченным вдвоём.
2018
* * *
Вчера вечером позвонил мне друг мой, пьяный в дупель:
«Скажи, у тебя для меня сейчас пять минут найдется?»
«Да, – отвечаю, – конечно». – «Ты понимаешь,
Я здесь немножко выпил». – «Могу представить».
«Скажи, мы ведь все подохнем?» – «На то похоже».
«Зачем же тогда?..» Ну, не мог я честно ему ответить,
Что этого я не знаю: хоть и трезвый, но понимаю
Пьяного. И, воздуха набрав побольше,
Чтоб длинней был выдох: «Так положено, – я ответил, –
Так должно быть по правилам».
«А, ну ладно, – сказал он почти равнодушно. –
Ты меня успокоил. По правилам...» – и повесил трубку.
Может быть, мне тоже напиться? Не получится, нет привычки.
2018
* * *
Две жизни прожил я и нынче третью трачу,
Которую открыл в невесть каком году;
Я в каждой узнавал случайную удачу
И в каждой получал искомую беду.
Там в первой цвел каштан, акация чудила,
Я их не замечал, но слышал аромат.
Зачем-то я любил зеленые чернила
И ненавидел шум летающих громад.
Там был аэродром за Стрижевкою где-то,
И в шесть часов утра на дьявольский манер
Зловещие щелчки взрывали наше лето,
Отбрасывая мозг за звуковой барьер.
Там дождь был во второй, его жара сменяла,
Безумные слова искрились на лету,
И тополь облетал, и правда отлетала,
И ужас застывал на боевом посту.
Прямоугольный зной скользил по занавескам,
Дробил чужой асфальт отбойный молоток.
А в третьей мокрый снег ломал деревья с треском,
Кренился саркофаг, сочился потолок.
Зато цвели цветы, бурундучки сновали,
Огромная луна висела над ручьем.
И словно циркачи, игравшие словами,
Все чаще снились сны неведомо о чем.
Ну вот, пожалуй, все. А остальное – пятна,
Понятий и затей бесцельный кавардак.
Мне кажется, я был женат неоднократно,
И сочинял стихи, не представляю как.
Я что-то отрицал, поддерживал кого-то,
Испытывал восторг, испытывал позор,
И где-то там служил, и иногда работал,
А был ли в этом прок, не знаю до сих пор.
Вся взрослая возня калечит ощущенье,
Живое у собак и маленьких детей.
Забвенье – это миф, есть только очищенье
Понятного на глаз от всяческих затей.
Летейская вода темней, чем дождевая,
Но чище, может быть, для раскаленных ртов.
Две жизни прожил я и, третью доживая,
Я понимаю: нет – к четвертой не готов.
2018
АБСТРАКЦИЯ №1124
Мысль прилипает к мысли - и всё, и уже никак...
Просыпаться в четверть четвёртого вошло в привычку.
То ли Святая Дева пошлёт мне знак,
То ли Пророк Магомет письмом удостоит в личку.
Запятые теперь игнорируют, но я покуда держусь,
Цепляюсь за бедный синтаксис, за оглохшую пунктуацию.
Может быть, в нас предусмотрена куча шестых чувств?
Не поддавайтесь, граждане, на вражескую провокацию!
В теле – нехватка магния? Или – запретный жест –
Бес привалил откуда-то, ищет схватки?
Что там приравнено к ужасу? Вроде, «жесть».
Мне до сих пор не понятны его повадки.
«Секс» означает «six», а «жесть» – это просто «шесть»,
Шесть коней гумилёвских для скачки бешеной.
Жисть – не вполне жесть, но общее что-то есть.
Мы всё молчим о веревке, а где ж повешенный?
Уже достаточно взрослый, под стол не ходя пешком,
Но ещё достаточно маленький, чтобы не знать, что – в детстве,
Я попадать учился ниткой игле в ушко,
Самое деликатное из неживых отверстий,
Чувствуя, как бессмысленность мелких житейских тайн
Корчится и кривляется, не уступая.
Какие там нынче новости про Китай?
Кто на паях не вступит, лишится пая.
Ходит по полю пава, зерно клюёт,
Плавны ее движенья, плывёт, как санки.
Лишь бы она молчала – а то ещё заорет
Страшным, противным криком павлиньей самки.
Мысль прилипает к мысли – растёт комок...
Для зубной эмали не желателен сок лимона.
Может быть, это отыгрываются под шумок
Гены покойного дедушки Соломона?
2018
Шуберт. Второе фортепианное трио. Ашбурнхем, Массачусетс
Над бездушной духотой пустынь
Медленно проходят самолеты.
Музыкант раскладывает ноты,
А точнее – нотные листы.
Успокойся, отойди, остынь,
Не волнуйся - время для работы
Есть в избытке. Просто – духота,
Мысли не хватает кислорода.
Так пустая, рыхлая порода
Сыплется. Свобода – да не та.
И взаймы энергия взята
У часов пружинного завода.
Шуберт молод. У него ещё
Целый год, наверное, в запасе
.
Если он пока не первый в классе,
То растёт, и это хорошо.
Краткость бытия. Культурный шок.
Вес, не соответствующий массе
В мире, где сменившийся масштаб
Лихо размолол приоритеты.
Музыканты в чёрное одеты,
И мираж плывет, как дирижабль.
Можно ли два века переждать
И узнать об этом из газеты?
Двадцать шесть роялей делят дом
На манер бакинских комиссаров,
Выдуман в Париже Кортасаром,
Он пробрался а Ашбурнхем потом.
Вы играйте, трио, всё - путём,
Крепкие, здоровые, с загаром,
Турок, итальянец и поляк,
Шубертовой связанные Веной,
В захолустном уголке Вселенной,
Утопавшем век назад в полях,
А теперь - в лесах. Чумацкий шлях.
Долгий поиск правды сокровенной.
Я не заговариваюсь, чушь!
Просто жизнь нуждается в ремарках,
Словно чью-то рукопись в помарках,
Расшифровывать её учусь.
Староват - зато и не боюсь
Раствориться в импульсах да кварках.
Как отметил виолончелист,
На симфонию похоже трио.
А вот небо вывешено криво:
Угол двери отрезает высь.
Странные здесь люди собрались.
Мысль течёт отдельно от мотива.
На роялях дышит акварель.
Это – не мираж, на самом деле:
Выставка французской акварели –
Наша дополнительная цель.
Точно знаю: я не менестрель,
Не с моею рожей – в менестрели,
Но и не акын – хотя пою
То, что вижу. В доме жарковато.
Прошлое ни в чем не виновато,
Это я себя в нем не люблю.
Впрочем, мрачной бездны на краю
Санитар нужнее адвоката.
Я не заговариваюсь, нет –
В этом доме двадцать шесть роялей.
Ну а мы-то что здесь потеряли,
Если строго глянуть на просвет?
Но рациональный элемент
Тонет в тра-ля-ля и трали-вали.
Произвол. Свобода – да не та.
Даль, не допускающая далей.
На пересеченье магистралей
Вдруг не знаешь: поворот – куда?
Август. Массачусетс. Духота.
Частный дом. Коллекция роялей.
2018
* * *
Хоть час ходи под дождём,
Хоть два, хоть три,
И не думай совсем о нём,
И под ноги не смотри,
Пускай обрыдла река,
И привычны вокруг места,
И немного ноет рука,
Уставшая от зонта,
Но идёшь по кругу, и в дом,
Где тепло, и сухо, и свет,
Не хочется. Дело в том,
Что дома чего-то нет.
Там – жизнь, и она одна,
В ансамбле своих примет,
А здесь – ты моложе на
Полсотни ненужных лет.
И добрые три часа
Бредёшь, в себя погружён,
А дождь заменяет пса,
Мелькая со всех сторон.
2018
* * *
Вот и жёлтые листья лежат под ногой,
Начинается осень – отрезок другой
Очень долгого круговорота.
Жить охота. И жить неохота.
На фига это всё, на фига, на фига?
Сокращается мышца, ступает нога
На обрывки древесного лета.
Сам же знаешь: не будет ответа.
Так зачем задаёшь неразумный вопрос?
Ты ведь, вроде, не мальчик, давненько подрос.
Или есть для кручины причина? –
Жизнь прошла, а ты всё не мужчина.
Ведь ничто не болит и нигде не печёт –
Оплатил бы ты лучше просроченный счёт:
Деньги есть и ничем ты не занят.
Сам не знаешь? А кто ж тогда знает?
Лишь безумцы беседуют сами с собой.
Отбелели ромашки, отцвёл зверобой,
Твой сосед деловит и опрятен,
Ты один сам себе неприятен.
Помнишь, в школе учили «упорство и труд...»?
Ну, умрёшь. Так и все остальные умрут.
Мне заткнуться? Да спятил ты, что ли?
Это ты под ярмом. Я на воле.
2018
* * *
А. Немировскому
Захотелось в Немиров, но не в нынешний, а в который
Не долетишь на «боинге», не доедешь на «запорожце»,
В Немиров, в который, пожалуй, даже памятью не доберёшься,
Потому что память о нём превратилась в набор историй,
Никак друг с другом не связанных, на добрую половину
Достигших статуса мифов, охраняемых, как руины,
Неопровержимо подлинных, внесенных в реестр ЮНЕСКО.
Что было живой реальностью, для туриста – фреска.
Захотелось в Немиров, хотя бы туристом в пятьдесят девятый,
Полюбоваться на собственную юную окаменелость,
У которой, за давностью лет, не выспросишь, чего ей вправду хотелось,
Поглазеть на папу, ещё не приблизившегося к инфаркту,
Пройти по дорожке к озеру, где мы с сестрой проходили
Со студентом из братской Нигерии Мавой Били,
Он был так ослепительно чёрн, необычным казался чудом...
Побродить по руинам прошлого, по мёртвым грудам.
А что там сегодня, в Немирове? За исключением водки
С перцем и мёдом, есть ли там жизнь, на Марсе?
Из годов, где ещё не знают о Гагарине и Фантомасе,
Существует ли путь в настоящее, длинный или короткий,
Идущий не теми же буераками, что моя дорога?
У бодливой коровы рога затупились по воле Бога.
2018
* * *
Мир молодеет после революций,
Он думает, что больше нет препон
Добру и счастью. Если оглянуться,
То это – статистический закон:
Хотя стреляют больше молодые,
Но умирают старики скорей,
И тот, кто не сгорает на костре,
Тот задыхается в тяжелом дыме.
Помолодевший мир куда как смел,
Спит в сапогах и робы не снимает,
Пока не раздобрел, не потускнел,
Ломает он, и строит, и ломает.
Но начинают волосы редеть,
Идут блины, ватрушки, самовары.
Мир устаёт и делается старым,
И понимает: надо молодеть.
2018
НАУЧНО-ПОПУЛЯРНОЕ
Крупный жёлтый котяра с декоративной гривой
Спит посреди саванны двадцать часов в сутки,
Жёны ему приносят тёплое сочное мясо,
Спит он и копит силы на самые главные акты
(Следуя этикету, описывать их не буду).
Царём зверей именуют в фольклоре разных народов
Самца семейства кошачьих, точней, конкретного вида,
Внушительно он умеет вокруг посмотреть с пригорка,
И бас у него и вправду шаляпинского не хуже.
Но вот вчера прочитал я в одной популярной книжке,
Что у кота большого есть небольшой недостаток,
Который порой мешает его успешной охоте:
По сравненью с домашней кошкой или, скажем, с гиеной,
Он наделён от природы маленьким слабым сердцем –
Четыре десятых процента от общего веса тела.
Бедный отважный рыцарь Ричард Львиное Сердце,
Как же тебя оболгали барды и менестрели!
Не горюй: они не нарочно...
2018
БУРЛЕСК
Есть ли что-то абсолютней
Абсолютного нуля?
Ноту «до» сыграть на лютне
Тяжелей, чем ноту «ля».
Есть ли что-то неприличней
Ножки, выставленной вниз?
Барабанщик органичней,
Чем заумный органист.
Эй, братва, Москва – за нами,
Мы сильны движеньем рот,
Барабанщик дело знает –
Ритм солдатам задаёт.
Аты-баты, шли солдаты
На прогулку, просто так,
Из Донбасса шли в Карпаты,
Вовка Путин – он мастак.
Как Дзержинский он кристален
В белом венчике из роз,
Он и Ленин, он и Сталин,
Он и дедушка Мороз.
За него – в огонь и в воду,
Без него - всему развал.
«Дайте, дайте мне свободу!» -
Он в сортире напевал.
Он в сортире напевал.
Если бить, то наповал.
Жил Сократ с женой Ксантиппой,
Рисовал копьём лубок,
Глубину любого мифа
Проверял он на зубок,
Вёл всё время диалоги,
Ел маслины, пил кефир,
Но придирчивы и строги
Были граждане Афин.
Если дело шло к опале (тсс!),
Как часы, закон служил.
Я бы в рот им, скажем, палец
Ни за что не положил.
Врач зубной Егор Кокорин
Не держал в Афинах речь,
Но умел квадратный корень
Он из челюсти извлечь.
Он всегда одет по-царски,
Носит тонкие усы,
У него наркоз швейцарский
И английские щипцы.
У него – огромный опыт,
Вмиг залечит зуб с дуплом,
Три патента – из Европы,
И от Гарварда – диплом.
Никогда он не уставший,
Лечит верх у рта и низ.
А какая секретарша –
Прямо скажем: захлебнись!
Прямо скажем: захлебнись!
Дух – и тот взлетает ввысь.
Заговаривая зубы,
Он вам в сердце льёт елей,
Он и Путина разумней,
И Сократа веселей.
Жизнь повесе преподносит
Кавардак и коверкот,
Сука лает, ветер носит,
Трамп, подхватывая, врёт.
Соколовский хор у «Яра»
Был когда-то знаменит,
А теперь твой вой, сучара,
Превращается в ретвит.
Превращается в ретвит –
В дрожь бросает Уолл-стрит.
Говорит поручик Ржевский:
«Нет, мадам, я не позёр».
В Аравийском королевстве
Грязь сметают под ковёр.
Кость трещит, пила вертится,
Птички певчие – вокруг.
Если кто не любит принца,
То и принц ему не друг.
Как певичка под фанеру,
Птичка певчая: «Фьюить!»
Надо знать режим и меру,
Если хочешь долго жить.
Если хочешь долго жить,
Дружбой надо дорожить.
Как у дедушки Степана
Полагается к борщу
На обед всегда сметана,
Ну, а я ищу-свищу.
Всё ищу по закоулкам,
По сусекам всё скребу,
А Степан сидит с бабулькой
И – видал меня в гробу.
За знакомство выпивает,
А потом – за старину.
За оврагом завывает
Волк, завидевший луну.
На селе – всегда веселье,
Чистой радости мешок,
Там – сперва за новоселье,
А потом – на посошок.
А потом – на посошок:
Говорят, прошёл слушок...
Ноту «до» сыграть при этом
Тяжелей, чем ноту «ля».
Солнце красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Царь Кощей сидит на троне,
Пялась на веретено
Розпрягайте, хлопцi, конi –
Петушок пропел давно.
Петушок пропел давно:
То-то, братцы, и оно.
2018
* * *
Не знаю почему – совсем был маленький! –
Свой первый на каток я помню путь.
Коньки тогда привязывали к валенкам,
Колючий шарф душил: не продохнуть.
Трещал мороз – теперь, пожалуй, в Виннице
Таких и не бывает никогда, –
И снег блестел. Мне мама с папой видятся
И дядя Миша – сквозь мерцанье льда.
И льётся, льётся музыка железная,
Ползёт из репродуктора, хрипя.
У каждого конька – два толстых лезвия.
Я падаю. И чувствую себя
Лежащей вверх ногами черепахою:
Никто на свете не поможет мне.
Чем детство страшно? – Вот такими страхами,
Хранящимися в самой глубине
Рептильного по сути подсознания.
Чем детство страшно? – Глубиной стыда.
Ну нет, ни на какие обещания
Я не куплюсь – и не вернусь туда.
Я поднимаюсь – медленно, с досадою –
Чтоб вновь упасть. С тех пор – как наизусть...
Я на катке давно уже не падаю,
Но льда, катаясь, до сих пор боюсь.
Структура жизни детством образована:
Когда отсюда смотришь на просвет,
Я был мальчишкой толстым и балованным.
Всю жизнь потом стыдился. Больше – нет.
Душа созрела: ей уже не совестно
Нащупать с детством двойственную связь.
Колючий шарф душил, светило солнышко,
И музыка железная лилась.
2018