<= На основную страницу
<= Рассказы
|
ДВА ЗРИТЕЛЬНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЯ Мне кажется, что литература не должна пересказывать происходящее с автором. Прозу надо придумывать и идти за возникающей жизнью вместе с героями. "Жизненные зарисовки " всегда опознаваемы - по заданности, по внутренней монотонности повествования. Особенно, если ничего необычного не приключилось.Но это я вообще, в принципе, так считаю, а сейчас - расскажу о том, что действительно было. Точнее, о том, что я увидел в начале и в конце одного пасмурного, серого декабрьского дня. Мне кажется, что жизнь подарила мне сразу два редких по силе зрительных впечатления, и я должен только суметь рассказать о них так, чтобы вы увидели то, что видел я. В этот день, утром, мимо нашей веранды пробежал олень. Я делал зарядку в гостиной и смотрел на лес через стеклянную дверь. В лесу лежал темноватый снег, набухший и подтаявший. Белки вели свою обычную, мало понятную для нас, беличью жизнь, перебегая между деревьями, подбирая что-то с земли и гоняясь друг за дружкой. Я смотрел на серые деревья и серых зимних белок, как обыкновенно смотришь на очень знакомое - почти не замечая. Тут слева появилось большое пятно неправдоподобно веселого теплого цвета и быстро пролетев видимое пространство исчезло. Не знаю, в какой точно момент я понял, что это олень. Весь эпизод занял заведомо меньше минуты, может, и до полуминуты не дотянул. Олень пробежал не прямо рядом с верандой, а метрах, наверное, в пятидесяти. Я не сумел его как следует разглядеть, тем более, что бежал он среди деревьев. Это был, по моим представлениям, очень большой олень - с крупную лошадь. Мне кажется, что у него были рога, но я не могу сказать это с уверенностью, так же, как и цвет его вызывает у меня сомнения: однотонной, желтовато-коричневой, или же с пятнами. Наверное, я мог бы успеть все подметить, но не успел, не сообразил. Меня ошарашило и то, что олень вообще пробежал мимо нашей веранды, и то, как фантастически красиво он мчался! Нет, не мчался - как он стремительно плыл по лесу, поднимаясь и опускаясь среди деревьев. Из-за стволов, я не мог видеть всего оленя сразу, но в его движениях была такая согласованность, такая плавность, подъем на волне толчка так мягко вырастал из спуска с предыдущей волны, что цельность картины представлялась абсолютной, и деревья не казались помехой. Есть раздел математики, который посвящен функциям, чье поведение в одной-единственной точке полностью характеризует функцию на всей плоскости. Олень, видимо, мог бы служить живой иллюстрацией этой математической абстракции: движение любой его точки, благодаря полной гармонии бега, определяло полет всего тела. Мы живем в пригороде, в тихом зеленом поселочке, в двухэтажной секции. Слово "поселочек", пожалуй, слишком монументально в данном случае речь идет о десятке не очень длинных домов, каждый состоит из нескольких двухэтажных квартир прижатых боками друг к другу, - и пространства между домами, предназначенного, в основном, для автомобилей. Наверное, правильней было бы назвать все это жилым комплексом, но язык не поворачивается. Одной стороной наше жилье обращено к автомобильной стоянке, а другой, где веранда - к лесу. Если не знать, что маленький лесной треугольник очерчен с двух сторон большими дорогами, а с третьей - домами, вроде нашего, то кажется, что перед тобой - большой серьезный лес, карабкающийся вверх по пологому склону холма. Высокие кривоватые деревья перемешаны с той дивной хаотичностью, которая мгновенно убеждает в естественном происхождении леса; наверное, он мог бы с гордостью заявить, что никогда не числился по рангу зеленых насаждений. Густой, буйный подлесок, большей частью - хвойный, создает впечатление непроходимости; к тому же, повсюду - сваленные стволы, большие обломившиеся ветви - следы чрезмерной густоты древес и шуток нашего непредсказуемого океанского климата. Вдобавок, то там то тут взгляд наталкивается на большие валуны, поросшие мхом - великое оледенение остановилось где-то здесь, но похоже, что эту горку ледник все же одолел. На самом деле, настоящий лес, большой, темный, с широким тихим озером - с другой стороны дороги, у которой примостился наш поселочек, и дорога эта, хоть и не больно широка - с интенсивным и быстрым движением. Наверное, олень как раз перебежал из большого леса в наш лесной треугольник ночью, а утром в ужасе метался, не находя выхода. Во всяком случае, так я подумал, когда первое мое бессловесное волнение улеглось. При той скорости, с какой он бежал, олень должен был за несколько минут обогнуть по периметру треугольничек нашего леска и убедиться, что отрезан. Может, он решился перебежать через дорогу, преодолев страх перед шумом и блеском мчащихся автомобилей? Или затаился где-нибудь здесь и дожидается ночи? Когда, через полчаса, я выехал на дорогу, то ехал медленней обычного и пару раз даже притормозил, боясь, что вот сейчас олень выбежит из леса и я не успею остановить перед ним машину. Но никто не выбежал на дорогу и нигде, слава Богу, не было никаких примет ударов и столкновений. Я перебрался в пригород недавно. Сам по себе я едва ли поселился бы здесь. При всей любви к лесным тропинкам, жить я предпочитаю в городе, в той среде, где вырос и сложился - среди тротуаров, фонарей и света, пробивающегося из занавешенных окон. Я переехал потому, что меня позвола сюда женщина, которая относится как к живым существам и к большому лесу, и к озеру, и к перелеску, и к этому дому. Теперь я постепенно привыкаю к тому, что по ночам в окна влетают шумы леса, а не города. Хотя летний лес с его птицами еще шумней и назойливей по утрам, чем просыпающийся город. Но птичий гам - летом, а зимой по ночам здесь обычно бывает очень тихо. Так вот, я это к тому рассказываю, что накануне, перед утром с оленем, у хозяйки моей гостиной были дела в центре города, рядом с моей работой. Мы встретились и немного побродили по нарядным улицам, уже украшенным к Рождеству. Погода совершенно не соответствовала предрождественским канонам, теплый влажный воздух содержал какие-то весенние прянности, но в витринах магазинов и окнах домов уже горели стилизованные под свечи светильники, а главное - деревья были украшены множеством мелких лампочек, и все они горели и отражались в мокрых мостовых. Такую иллюминацию может позволить себе только богатая страна в благополучное время. Потом мы поужинали в маленьком итальянском ресторанчике с высокопарным названием "Красивая жизнь", двусмысленно звучащим в русском переводе. Ресторанчик был почти пустой, с несколько скучноватым, но приятным интерьером. Мы вели тихую, немного даже ленивую беседу, повторяя то, что уже много раз было говорено между нами прежде. Я рассказывал ей, как я люблю ритм и краски города и хотел бы поэтому жить вот здесь (в принципе, конечно, потому что конкретный район нам был бы явно не по карману), а она отвечала, что ей тоже нравится приезжать сюда, но жить лучше там, у нас, особенно летом, потому что для нее нет ничего отрадней, чем вскочить утром и побежать через лес к озеру. Это был один из тех мягко приятных споров, когда ни у одной стороны нет никаких практических задач, и диспут ведется скорее просто из удовольствия послушать голоса друг друга и почувствовать, как различие во взглядах может не отдалять. Господи, какая разница, если выбор так хорош. И вот лес, прознав про наш разговор, на следующее утро представил свой аргумент в споре. Я понимаю теперь, почему в кино так часто затягивают показ природы. Они-то, кинооператоры и режиссеры, видят все на самом деле, как я видел оленя, и не в силах остановиться. Когда олень пробежал, я не мог оторваться от леса взглядом еще несколько минут, если бы мне довелось следовать за ним взглядом в десять раз дольше, я бы смотрел так же, не отрываясь. Я люблю город, но ничего столь же красивого там нет. Я знаю, что оленей уже однажды видели у нашей веранды, и по крайней мере один из них даже вошел на саму веранду. То, как это случилось, может показаться совсем неправдоподобным, но я все-таки расскажу. Лет пять тому назад, когда хозяйка нашей гостиной еще и думать не думала, что я когда-нибудь стану делать здесь по утрам зарядку, в Америку приехала в эмиграцию большая семья ее родственников. Их встретили в аэропорту, привезли сюда и - после всех восклицаний, угощений и разговоров - уложили спать кого где. И первым, что увидела ее двоюродная сестра, проснувшись утром, были глаза оленя, наблюдавшие за ней через стеклянную дверь веранды. Ее кузина даже решила с первое мгновение, что она на самом деле еще спит. По ее словам, олень, встретив ее взгляд, неторопливо повернулся. Когда она подбежала к окну, то успела увидеть только пятна оленьих спин среди деревьев. Убегающих оленей было несколько - два, может быть, даже три. Надо же: никто не видел оленей ни на веранде ни в нашем перелеске до того, а тут - в первое же утро в Америке! Какое начало для новой жизни - я иногда завидую, что это случилось не со мной. Неприветливым утром я ехал на работу по забитой машинами дороге и чувствавал, что день уже удался - а может, и больше, чем день - потому что я видел оленя, скользящего мимо веранды. А вечером я увидел как женщина в метро потеряла сознание и упала. Придется начать рассказ об этом с обычных для больших городов транспортных сложностей. Возле работы мне негде запарковать машину, поэтому по утрам я оставляю ее у конечной станции метро, и дальше добираюсь уже общественным транспортом. На обратном пути я, естественно, еду сначала на метро. Тем вечером моросил противный дождик и, может быть, поэтому входя в метро возле работы я вдруг почувствовал сильный специфический голод на сладкое, купил в киоске шоколадную вафлю и съел ее, прохаживаясь по платформе. Подземка у нас старая, а та линия, о которой идет речь, вообще, вроде бы, старейшая в Америке. По ней сразу чувствуешь, что она знавала лучшие времена. Длинный-длинный перрон с серо-черным покрытием и фундаментальными каменными скамьями тянется куда-то вдаль и упирается там в надпись "Выход закрыт." Видимо, когда-то здесь останавливались длинные поезда из четырех-пяти вагонов и пассажиры спешили к разным выходам. Было, наверное, ярко и шумно, галдели торговцы цветами, на скамьях сидели молодые джентльмены, дожидаясь своих дам. Теперь это протяженное, экономно освещенное пространство, используемое едва ли в половину возможностей, похоже на памятник себе самому. Горстка людей, дожидающихся поезда, сгруживается у переднего конца платформы, поезда состоят из одного вагона, максимум из двух, вне часа пик ходят редко. Жуя свою вафлю, я отдалился от людей и, почувствовав себя неуютно, поспешил вернуться. Облизываясь после шоколадки и тщетно ища глазами урну, я обратил внимание на женщину, которая, как-то безразлично глядя в пространство, развернула маленькую конфетку и сунула ее в рот. Это была маленького роста брюнетка лет сорока с миловидным восточным круглым лицом и большими глазами. Ее нельзя было с определенностью назвать китаянкой или японкой, хотя присутствие в ней дальневосточных кровей не вызывало сомнений. На ней была яркая светло-голубая куртка, длинная темная юбка и красивые туфли под цвет юбки. На плече у нее висела маленькая сумочка, из которой она как раз и достала конфетку, в руке она держала маленький аккуратно сложенный зонтик. Она, наверное, могла бы показаться мне привлекательной, но я отметил скорее ее необычайную аккуратность, какую-то даже кукольность. Еще, хорошо помню, я почувствовал себя ее единомышленником по греху поедания сладостей (хотя надо признаться: моя шоколадная вафля была раз в десять больше ее конфетки) - и успел подумать об этом прежде, чем женщина уронила зонтик. Она выронила его и словно не обратила на это внимания. Я успел подумать: "Сказать ей, что ли, что у нее зонтик упал?" - но увидел, что она начинает нагибаться за ним. Дальнейшее происходило как во сне - или как в кино при замедленной съемке. Женщина наклонилась вперед и, медленно поворачиваясь, упала на спину. Я никогда не поверил бы правдивости такого падения, если б увидел его на экране. Не понимаю, какие механические объяснения могут быть для ее падения, почему оно было таким медленным, красивым и - главное - с поворотом. Прошло, наверное, две или три секунды между ее падением и тем, что два человека бросились ей на помощь. Уверен, что я первым увидел, как она упала, и не знаю, не понимаю, почему не я первым поспешил к ней. В тот момент я не искал объяснений, конечно, я просто остолбенел. Она лежала очень аккуратно, на спине, затылком на сером камне бостонского метро. Сумка не соскользнула с руки, юбка не скомкалась, куртка аккуратно лежала на юбке - как будто женщина прилегла на траву во время пикника. И я оцепенел, так мне теперь кажется, потому, что она выглядела как покойница, аккуратно уложенная в гроб. Только компактный складной зонтик откатился в сторону, к желтой линии, ограничивающей платформу. Подле пострадавшей оказались одновременно двое. Мужчина лет тридцати пяти в черном плаще действовал решительно: он подложил свою ладонь под затылок упавшей, приподнял ее голову, заглянул под веки, стал слегка похлопывать ее по щекам. Я не знаю, зачем он это делал, но в его действиях чувствовалась уверенность. "Вы слышите меня? Вы слышите меня?" - спрашивал он ее настойчиво. Женщина средних лет в розовой шапочке, присевшая возле упавшей с другой стороны. старалась помочь ей по-своему: переложила ее руку, повернув поудобней, сняла с себя куртку и укрыла ей ноги. В ней не было четкой определенности, исходившей от мужчины, она была, похоже, растеряна не меньше, чем я, но в ней угадывалась нераздумывающая готовность помочь человеку, которому физически плохо. Мужчина и женщина не смотрели друг на друга, никак не координировали то, что делали, но почему-то казалось, что они действуют совместно. Я уже был рядом и, повинуясь неясной мыслительной инерции, поднял зонтик и положил рядом с упавшей, возлее ее сумочки. Мой мозг работал неправильно, очень заторможенно. Вместо того, чтобы стараться помочь, я думал: что же произошло? Может, то, что я принял за конфету, было сердечной таблеткой? Или у нее - диабет, и мы видим острый приступ гипогликемиии? Между тем собралась небольшая, по-американски рациональная, не напирающая и не шумящая, толпа. "Эй, кто-нибудь, пожалуйста, сбегайте скажите дежурному по станции," - не поднимая головы, обратился к толпе мужчина в черном плаще. Я сделал шаг, но услышал: "Уже пошли". Упавшая пришла в себя. Она что-то сказала, несколько невнятных слов, из которых я разобрал только последнее "Сорри". Но женщина в розовой шапочке, видимо, поняла все - и потому, что была ближе, и потому, что это были слова ее родного языка. "Вы понимаете, что случилось? Почему Вы упали? Почему это произошло? Скажите мне". - настойчиво и даже требовательно обращалась она к лежащей женщине. В это время пришел поезд. Он был полон пассажиров, и когда двери растворились, платформа сразу заполнилась. Я вошел в поезд, понимая, что моя помощь здесь не нужна, что я уже упустил еще один момент в жизни, когда мог принести какую-то пользу. Уже стоя в вагоне, на ступеньке, я видел, как кто-то звонил по сотовому телефону, видимо, вызывая "скорую". Двери закрылись, и поезд тронулся. Олень, пробежавший перед нашей верандой, и обморок женщины в метро ничем, навеное, не связаны между собой, кроме моей жизни. Можно сказать, не особенно прегрешив против истины, что этими событиями начался и закончился мой день. Смысл жизни, если он существует (а я верю в это), трудно уловим, еще труднее называем и практически не передаваем. Так же, как и смысл каждого ее дня. Для меня в этом дне было что-то волшебное и пугающее одновременно. Хотя бы то, что в нем сошлись два столь ярких зрительных впечатления. Мгновения, запечатлевающиеся столь сильно, редко выпадают так близко друг к дугу по времени. Одно такое в месяц, ну, в неделю, а тут - два в один день. И думая о них, я вижу некоторую симметрию. Явление оленя, само по себе, было квинтэссенцией красоты, проявлением совершенства природы в самом чистом виде, доступном человеку, так я думаю. Но у меня оно сразу же породило страх за оленя, связалось с опасностью, грозившей ему, с доргой. Падение женщины в метро было одним из напоминаний о непрочности и ненадежности земного существования. Мы все - что поделаешь - примериваем такие ситуации к себе. Но я увидел необычную красоту, эстетичность этого падения, и красота в какой-то мере заслонила от меня серьезность происходящего. В свое оправдание могу сказать, что мне почему-то кажется, что женщина не ушиблась, падая. Вот и все, что я хотел рассказать. 1996
|