<= На основную страницу
<= Семейные истории
|
ТЁТЯ КАТЯ Мне неприятно вспоминать об этом – и ещё неприятнее писать, потому что написанное это уже как бы перенесённое из эфемерной сферы мысли в гораздо более материальную сферу текста. Факт, что у нас была домработница, всегда воспринимался мной как постыдный. И сколько бы я не приводил себе сам и не слышал от других разумных соображений в пользу нормальности такого устройства жизни и соответствия его тогдашним реалиям, стыд оставался. Я понимал правильность и экономических, и социальных, и этических объяснений взаимовыгодности жизни у нас домработницы, но слишком большой виделась мне разница между нашими и её условиями существования и – ещё точнее – между нами и ею.Домработницу, которая у нас жила, меня сначала научили называть няней, а потом – тётей Катей. Тётя Катя была как бы членом семьи. Она нянчила мою маму и её двоюродного брата Лёлика, мальчиком умершего от дифтерита во время войны – кстати, я назван в память о нём, она иногда вспоминала прадеда Якова, которого называла «старый хозяин», она обращалась к маме на «ты». Её честность была вне сомнений; когда в доме однажды пропали деньги (потом нашлись), никому и в голову не пришло подозревать Катю. Меня учили уважать тётю Катю; когда я ей как-то сильно нагрубил и она пожаловалась, меня ощутимо наказали. Сама же тётя Катя за меня заступилась, но родители сильно рассердились. И всё-таки Катя была не членом семьи, а лишь как бы членом, и я, не знаю почему, очень рано это почувствовал – обычно дети понимают такие вещи позже. Может быть потому, что голос у папы становился слишком сладким, когда он (не раз и не два) приводил мне Катю в пример – какая она добрая и трудолюбивая. Тётя Катя пришла в семью Алукеров молодой девушкой, а ушла пожилой женщиной – уехала к сестре в деревню. Своего дома у неё никогда не было. Она приезжала к нам и из деревни, сначала чаще, потом – редко, обнимала меня, говорила: «Ой, какой ты здоровенный стал!» Я чувствовал себя неловко, спешил высвободиться и ускользнуть куда-нибудь. Когда она уезжала обратно в деревню, я вздыхал с облегчением. Думать о тёте Кате мне не хотелось. В начале войны обитатели дома Алукеров уехали – кто на фронт, кто в эвакуацию. Все, кроме Кати. Она осталась следить за домом. Во-первых, ей как нееврейке не надо было настолько бояться немцев, во-вторых, скорее всего, Аркадий попросту не мог бы записать её членом семьи и включить в эвакуационные списки. Я думаю, что это и не обсуждалось. Немцы и в самом деле никакого зла Кате не причинили. А когда совсем стало нечего есть, она ушла к сестре в деревню, там они от огорода как-то кормились. Существуют две версии этого ухода тёти Кати. По первой, она ушла только после того, как дом разбомбили. А разбомбили днём, когда Катя пошла к соседям стирать у них бельё за кусок хлеба. По другой версии, дом разбомбили ночью, когда Катя уже была в деревне. В любом случае, смерти в этом доме она, к счастью, избежала. Будь она там, наверняка погибла бы: в дом попала большая бомба и на его месте осталась только воронка. По легенде, Катя пришла к вернувшимся из эвакуации «хозяевам» на второй день – с чемоданом, где у неё хранились нехитрые пожитки. Как она почувствовала, что они возвращаются, один Бог знает. От деревни, где жила её сестра, за день до Винницы по тем временам добраться нельзя было. Продолжение её жизни и работы в семье было для обеих сторон вещью само собой разумеющейся. Физически дома уже не существовало, но семья выжила и вернулась – значит, семье нужна работница, а к Кате вернулось – вместе с прежними хозяевами - место работы. Где они все вместе поначалу жили, я не знаю. У тёти Кати было круглое лицо, доброе, малоподвижное. Насколько я понимаю, участь старой девы не особенно сказалась на её личности. Она не обозлилась на жизнь и на людей, но и никакого умильного смирения тоже не приобрела. Катя была очень простым человеком. Я не помню, умела ли она читать. Думаю, что нет. В церковь она не ходила, но маленький образок у неё имелся. Больше всего Катя любила и жалела свою сестру. Ей казалось, что у той – ужасно тяжёлая жизнь, что сама Катя, по сравнению с сестрой, как сыр в масле катается. Катя действительно ела досыта и спала в тепле (в кухне, на раскладушке). Имя сестры я не помню, но её саму запомнил: моложе Кати, с похожим, но более решительным и всегда немножко злым лицом. Меня она не любила – может оттого, что Катя меня любила и сестре это казалось несправедливым. Я помню, как сестра жаловалась Кате на что-то и некрасиво, по-мужски, всхлипывала, а Катя её утешала. «Ты главное, не плачь, - уговаривала её Катя, - не будешь плакать так и огорчаться, всё и пройдёт». Мне нравилось гулять с тётей Катей. Она никогда не рассказывала мне сказок, почти не делала замечаний, не проверяла поминутно, не развязался ли у меня шарф. И я мог делать то, что больше всего любил делать тогда, да и сейчас тоже – глазеть по сторонам и что-то придумывать. Мы оба мало интересовали друг друга – это получалось гармонично. Катя ушла от нас, когда мама ждала второго ребёнка. Она сказала, что хорошо обслуживать такую большую семью (с рождением сестры нас стало в квартире шестеро) ей уже не под силу, а плохо обслуживать она не хочет. Мама и тётя Рахиль просили её остаться, но долго не упрашивали. Вскоре в доме появилась другая домработница. Тётя Катя носила фамилию Белинская. Отчества её я, наверное, никогда не знал, а если знал, то напрочь забыл. А жаль. Я мог бы хотя бы мысленно обратиться к ней по имени-отчеству, сказать, что помню, как спешил высвободиться, когда она меня обнимала, и жалею об этом, и стыжусь. Сказать, что я не виноват в том, что она была домработницей. И наша семья в целом не виновата. Виновато время, но на время всегда всё можно свалить. Ему не стыдно. 2014
|