<= На основную страницу
<= Семейные истории
|
КЕРЧЕНСКИЙ ПРОЛИВ Марк Ильич Шумах обычно сразу вызывал у всех уважение. Потом люди убеждались, что он его заслуживал, однако уважение возникало раньше, чем основания для него. Почему так происходило, не знаю, но это – не только моё наблюдение. Марка Ильича никак нельзя было назвать красавцем, он не производил впечатления физически сильного человека, сутулился, щурил глаза в круглых старомодных очках, особым красноречием тоже не отличался. Но что-то в нём было такое, что внушало мгновенное уважение.Тут я хочу сделать маленькое замечание. Не знаю, как в других местах, но в Виннице в пору моего детства мы называли всех взрослых из родительского круга друзей и знакомых не по имени-отчеству, а по имени с обязательной приставкой «тётя» или «дядя». Марк Ильич, не будучи родственником по крови, больше других заслуживал название дяди, так как его жена Любовь Соломоновна, дочь Соломона и Поли, о которых я уже рассказывал, приходилось моей маме двоюродной сестрой. И я его, естественно, называл «дядя», но не «дядя Марк», а «дядя Мара» - так было принято в семье. Имя «Мара», смахивающее на женское, мне сейчас сильно не нравится. Поэтому буду величать его Марком Ильичём. Но если стану сбиваться на дядю Мару, поправляться не буду, пусть идёт как идёт. Работал Марк Ильич в облпроекте – была в Виннице такая организация. Точнее, она поначалу звалась облпроектом, а потом её переименовывали несколько раз, но для всех винничан она так облпроектом и осталась. Я не могу сейчас вспомнить, кем он работал – архитектором или инженером-строителем, но хорошо помню, что у него в этом облпроекте было особое положение. В силу опыта и относительно высокого служебного положения – тоже, но главное – благодаря его таланту и интуиции. Я слышал от нескольких человек, что никто в Виннице не разбирался в строительном деле так, как Марк Ильич. И ещё у него было несколько увлечений. Он фотографировал, делал замечательные портреты. Сейчас фотографировать – плёвое дело, моя пятилетняя внучка может нащёлкать за час больше фотографий, чем Марк Ильич – за всю жизнь. Тогда это был большой труд. И большое искусство. И потому разница между настоящим фотографом и «балующимися фотографией» ощущалась куда чётче, и качество фотографий, которые делал дядя Мара, отличалось от наших с папой и сестрой попыток как картины в Эрмитаже от картин в Винницком областном краеведческом музее. Марк Ильич никогда не покупал готовые проявители и закрепители, всегда смешивал сам, взвешивая компоненты. И сколько он изводил фотобумаги, прежде чем добивался нужного ему качества отпечатка! (Вообще, тогдашний процесс печатания фотографий в затемнённой ванной при красном фонаре – отдельная тема, к сожалению, сейчас – побочная.) Второе увлечение – музыка. Марк Ильич играл на пианино. Слух у него был хороший, но не абсолютный, подготовка – несколько классов музыкальной школы. Но играл он замечательно, удивительно экспрессивно, красиво. И не обязательно было смотреть на него, когда он играет, каким-то образом по звукам удавалось представить, как он двигается. И ещё он читал – много и вдумчиво. А говорить о книгах не любил. Я был уже почти взрослым, когда узнал о главном испытании, через которое прошёл Марк Ильич. Мне кажется, что я слышал его рассказ только один раз, но, возможно, память меня и подводит. Во всяком случае, он рассказывал об этом не часто. Весной 1942 года немцы разгромили группировку Красной армии в восточном Крыму. Теперь, задним числом, понятно, что это был выдающийся тактический успех генерала Манштейна, за несколько дней уничтоживший вдвое большую по численности армию, стоявшую на хорошо укреплённых рубежах. А тогда беспорядочно отступавшие советские солдаты, среди которых был и Марк Ильич, понимали только, что никакой координации отхода нет, что они брошены на произвол судьбы. Я слышал (но не от Марка Ильича), что это был единственный случай во время войны, когда существовал официальный приказ, предписывавший каждому воину искать самостоятельно способ перебраться через водную преграду. Преграду нешуточную – Керченский пролив. Ширина – несколько километров, вода ледяная. Все корабли, баржи, лодки уже ушли. В случае попадания в плен Марк Ильич подлежал уничтожению по всем трём параметрам – как еврей, как коммунист и как командир. Еврейство было, разумеется, самым страшным и самым нескрываемым пунктом. Группа солдат, в которой убегал от немцев Марк Ильич, вышла к Керченскому проливу в темноте, поздним вечером. Дядя Мара говорил, что от рвавшихся позади бомб и снарядов было светло, как днём. Бойцы разделились. Часть поплыла через пролив вплавь, часть осталась ждать гибели или плена в Крыму. Марк Ильич, разумеется, поплыл. И он был единственным, кто доплыл до кавказского побережья. Все остальные, поплывшие с ним, человек тридцать, утонули. Во всяком случае, он был в этом уверен. «Мы старались все вместе держаться, чтобы не так страшно было. Потом головы стали пропадать, одна за другой. И в какой-то момент я увидел, что один остался». Как ему удалось доплыть, ему одному? Сам Марк Ильич объяснял это тремя причинами. Он хорошо плавал, не боялся моря. Он ничего не пытался сохранить – некоторые как-то привязывали к телу красноармейскую книжку, кто-то пытался даже не бросать оружие, и это – мешало плыть. И он вылил себе на голову ведро орудийного масла, а другие только вымазывали им тело. «А почему другие не облились, как ты?» - спросил его мой отец. «Ты себе представить не можешь, как оно воняло, это масло. Говно – одеколон «Шипр» по сравнению с ним». Я хорошо запомнил этот ответ, потому что слово «говно» у нас в дому вообще-то не принято было употреблять. Приплыл Марк Ильич уже на рассвете. Сколько в точности он проплыл и как долго это было, он не знает. Никакого ориентира у него не было, кроме грохота разрывов сзади. А что было дальше, спросили у него. «Дальше? Дальше мне дали спирта и какую-то еду. Я перед тем два дня не ел ничего толком. Спирт я выпил, а есть не смог. Заснул, как убитый». Дяде Маре повезло: смершевец, который его «оформлял» оказался нормальным человеком. Он продиктовал правильные ответы на вопросы об оружии и документах – и до конца войны Марк Ильич провоевал спокойно. Настолько, насколько спокойно может воевать сапёр, занимающийся разминированием. В конце жизни те же три фактора – еврейство, партийность и командирство – снова сработали против Марка Ильича. Подробностей я не помню: то ли в облпроекте сменилось руководство, то ли в отделе строительства обкома появился какой-то идиот – но от Марка Ильича потребовали изменить проекты, которыми он руководил, чтобы угодить чьим-то вкусам. С профессиональной точки зрения предлагавшиеся решения были недопустимыми. Марк Ильич воспротивился, стал доказывать невозможность предлагавшихся изменений, возник серьёзный конфликт. Я жил тогда не в Виннице, и у меня, как говорится, своих забот был полон рот, поэтому подробности конфликта, о которых мне аккуратно сообщали родители, выветрились из памяти. Разумеется, Марк Ильич проиграл и вынужден был уйти из облпроекта. При этом считалось, что могло быть и хуже. Поскольку как раз подоспел пенсионный возраст, то ушёл он – на пенсию. Он бодрился, говорил, что наконец-то займётся цветной фотографией, но через три месяца получил обширный инсульт и умер. В той мере, в какой это могло быть в провинциальном городе, его похороны стали чем-то вроде демонстрации протеста. Один из сотрудников облпроекта сказал в прощальном слове, что убило Марка Ильича отстранение от любимой работы «и мы все знаем, кто в этом виноват». Я видел Марка Ильича в последний раз уже пенсионером. Мы с отцом встретили его в городском парке во время моего короткого «залёта» в Винницу. Дядя Мара показался мне бодрым, он смеялся, разводил руками, сказал, что у него теперь свободного времени – завались. Когда мы вернулись домой, папа рассказал маме, что мы встретились с Марой, и добавил: «Он ужасно выглядит». Папа понимал больше моего. Я много раз пытался представить себе, как этот «заплыв» мог выглядеть. Прокрутить мысленно кинофильм. Как они разделяются на тех, кто плывёт, и тех, кто остаётся. Как дядя Мара раздевается догола и обливается орудийным маслом. Как пропадают головы его спутников. Как он плывёт один в полной темноте. В конце концов я понял, что не могу себе этого представить. Слишком оно далеко от всего, что я сам переживал когда-либо. 2014
|