<= На основную страницу
<= Семейные истории
|
ТРИ ЭПИЗОДА ДЛЯ ДВУХ ПЕРСОНАЖЕЙ Эти три эпизода - подобно книгам мушкетёрского цикла Александра Дюма – разделены десятилетиями. Рассказ о них, конечно, не так увлекателен. Зато он намного короче.Первый эпизод случился ещё до рождения одного из двух главных героев. Правда, незадолго. Яша, сын Любови Соломоновны и Марка Ильича Шумахов, родился в конце августа 1941 года, а дело происходило в первой половине июля. Тётя Люба, беременная Яшей, уезжала из Винницы на восток, в эвакуацию. Уезжала, как ни странно это звучит, купейным вагоном скорого поезда в соответствии с купленным билетом. В первые дни войны ещё продавались билеты, ещё ходили поезда по мирному расписанию, каким-то безумным образом это сосуществовало со стремительным наступлением немцев, бомбёжками, паническим стремлением людей убежать от надвигающегося ужаса. Провожал тётю Любу Аркадий, муж её тёти Рахили, врач-рентгенолог. К тому времени его уже призвали в армию, но он оставался в Виннице, где формировался госпиталь, в котором ему предстояло пройти всю войну. Это важно – потому что Аркадий был в форме, с офицерскими нашивками (точнее, с нашивками комсостава). Когда Люба с Аркадием пришли на вокзал, там творилось нечто невообразимое: милиция не удержала напора толпы и все – с билетами и без билетов – ринулись к поезду. Поезд мгновенно заполнился, и солдатам, охранявшим вагоны, было приказано никого больше не впускать. Люба и Аркадий этого, естественно, не знали – их задачей было пробиться сквозь толпу к своему вагону. Пробиваться в густой толпе всем нелегко, а женщине на восьмом месяце – особенно. Аркадий шёл впереди, прокладывая путь Любиным чемоданом, а она следовала за ним, вцепившись в его ремень. Когда они добрались до вагона, поезд должен был уже отправляться. Красноармеец, стоявший в тамбуре вагона, естественно, не пропускал Любу. Аркадий ругался с ним, кричал про билет и угрожал трибуналом (неизвестно ещё, кто из них пошёл бы под трибунал!), но у красноармейца был приказ. Поезд тронулся. Аркадий отдал Любе чемодан и подсадил её на подножку вагона. Солдат стал выталкивать Любу. Аркадий шёл рядом с набиравшим постепенно скорость поездом и упирался Любе в спину, чтобы не дать ей упасть с подножки. Я хорошо представляю себе эту сцену зрительно – правильно или неправильно, кто скажет? – чемодан между солдатом и Любой, Люба держит его одной рукой, а другая вцепилась в поручень; солдат давит на чемодан, а внизу идёт, а потом и бежит Аркадий, обеими руками поддерживая сильно беременную женщину. Когда поезд ускорился до того, что Люба уже не смогла бы просто спрыгнуть, солдат выругался матом и втащил её в вагон. Аркадий закричал вслед: «Дайте ей хорошее место, она беременная!» - «А то я не вижу!» - ответил солдат. В каких условиях ехала Люба, я не знаю, об этом никогда речь не заходила, но она добралась до Куйбышева и родила там Яшу. В этом рассказе есть одна явная несуразность, но я её увидел только теперь, описывая. Раньше мне представлялось совершенно естественным, что сначала трудно пробиться к вагону в толпе на перроне, а потом по этом у перрону можно идти и даже бежать, кого-то поддерживая. Но так уж эту историю мне рассказывали – и тётя Люба, и дядя Аркадий, и дядя Лейба – с их слов. Ничего не могу поделать. На самом деле, есть и другие, более серьёзные нестыковки между историей отъезда тёти Любы и другими рассказами об отъезде семьи Алукеров в эвакуацию. Я не обойду их стороной – но сейчас пора уже переходить ко второму эпизоду. Он отодвинут от первого на семнадцать лет. Действие разворачивалось у меня на глазах, и я неплохо помню его, хотя я сидел спиной к его участникам и активно притворялся, что делаю уроки. Поскольку дети всегда лучше запоминают то, что им нельзя, то помню я больше картинку, чем слова. Может быть, правда, дело в том, что большую часть слов я не понимал. Марк Ильич пришёл к Аркадию советоваться о будущем сына. Его беспокоила учёба Яши. Дядя Мара был строгим отцом, Яшу он называл Яковом, разговаривал с ним требовательно, часто насупливал брови. Боюсь, что при всех своих достоинствах дядя Мара не относился к числу идеальных воспитателей. Он твёрдо требовал от Яши хороших оценок в школе, не прощал баловства. Это, как я думаю теперь, не шло тому на пользу – говоря сегодняшним языком, формировало в Яше заниженную самооценку. Учился он не так, как хотелось бы отцу. Но в данном случае, не Яша провинился перед дядей Марой – виноват был Хрущёв, который выступил с речью и сказал, что молодым людям после школы надо пару лет потрудиться на стройках и заводах прежде, чем поступать в вуз. Дядя Мара пришёл к Аркадию советоваться: идти Яше работать и учиться в вечерней школе или терять год и поступать в техникум? Не спрашивайте, почему дилемма встала именно такая: я недостаточно понимаю тогдашние реалии. Сына Марк Ильич тоже привёл с собой – не для участия в обсуждении, а как бы «для порядка». Помните картину Н. Н. Ге «Пётр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе»? Царь сидит, заложив ногу на ногу и гневно смотрит на стоящего перед ним царевича, понурившего голову. Так же стоял Яша перед Марком Ильичём, который, правда, смотрел не на него, а на Аркадия. Если бы слегка развернуть Петра к столу, а с другой стороны стола поместить мрачноватого человека, постукивающего костяшками по столу, получилась бы картина, которую я наблюдал: «Марк Шумах беседует с Аркадием об учёбе сына своего Якова». Почему дядя Мара пришёл за советом именно к Аркадию? Это было и остаётся загадкой для меня. Никогда, ни раньше, ни позже я не помню, чтобы кто-нибудь приходил вот с такой «официальной миссией» к Аркадию. Аркадия я уже тогда не уважал и не любил. В этом, наверное, есть с моей стороны нечто недостойное – неблагодарность или что-то подобное. Аркадий и Рахиль относились к нам с сестрой как к внукам, Аркадий любил нас настолько, насколько вообще способен любить очень эгоистичный человек. А я упорно отказывался отвечать на его тепло, видеть его хорошие качества. Их было не так много, но они были. Например, его родственные чувства не вызывали сомнений и слушал дядю Мару он очень внимательно, серьёзно стараясь учесть и взвесить все обстоятельства. Яшу мне было жаль. Его никто не спрашивал, чего хочет он сам. Время от времени дядя Мара показывал, что в неразумных хрущёвских реформах виноват именно Яша – учись он лучше, Хрущёву в голову такие глупости не пришли бы. Но жалею Яшу я в то же время с детской низостью чувствовал солидарность со взрослыми и гордость за себя – у меня, второклассника, с учёбой всё было хорошо, если не считать пения и физкультуры. Насколько я помню, Аркадий посоветовал терять год и поступать в техникум. Тогда из техникума в армию не брали. Между вторым и третьим эпизодом прошло ещё лет пятнадцать. Яша закончил и техникум, и институт, женился. А Аркадий сильно постарел и сдал. Он прожил длинную жизнь, отвоевал в окопах всю первую мировую, отвоевал (правда, уже не в окопах) всю Отечественную. Запас прочности, отпущенный ему природой, подошёл к концу. Его Рахили давно не было в живых. На расстоянии вытянутой руки маячил старческий маразм, хотя никто этого ещё не понимал. Он продолжал ежедневно выходить на прогулку, читать «Известия», но оставлять его одного в квартире на ночь было уже опасно. И мои родители, собравшись в отпуск, договорились с Яшей, что он будет ночевать в нашей квартире. Яша Аркадия любил и уважал. Родители воспитали его в духе почтения и благодарности к человеку, без которого его не было на свете (и их обоих, наверное, тоже: Марк Ильич, я думаю не переплыл бы Керченский пролив без знания о жене и сыне, ждущих его). И Аркадий к Яше тоже хорошо относился. Но совместных вечеров в течение трёх недель их чувства не выдержали. То есть, не выдержал Аркадий... Яша был по натуре добродушным, расслабленным, возможно несколько расхлябанным человеком. Позже, глядя на американских подростков, я улавливал сходство между Яшей, каким он мне запомнился в молодости, и ими. Одна из его мелких слабостей выводила Аркадия из себя: Яша клал в чашку чая четыре ложечки сахара. Четыре ложечки! Аркадий считал, что достаточно двух, моей сестре, любимой внучке, он разрешал две с половиной. Ну ладно бы, три, но четыре?! Яшка мог даже заснуть, не выключив света. Патологически скупой, Аркадий не мог перенести такой расточительности. В старости у человека одни черты характера притупляются, другие, наоборот, обостряются карикатурно. Аркадий, всегда скупой и мелочный до глупости, стал в старости ещё скупей и мелочней. В день рождения Яши он решил угостить его рюмкой вишнёвки. Яша с удовольствием выпил предложенную рюмку, потом налил себе вторую, выпил за здоровье Аркадия. Третью рюмку Аркадий уже не позволил ему налить. «Ты что, с ума сошёл? Сопьёшься!» В общем, Аркадия стал считать дни до приезда мамы и папы... Когда они приехали, Яша тоже не скрывал радости: забота об Аркадии оказалась куда утомительней, чем он предполагал. Вот, пожалуй, и всё. Аркадий умер лет через пять после этого эпизода, совершенно беспомощный и бессильный. Сенильность, лишив его памяти и твёрдости характера, придала ему гораздо большую человечность. Три последних года его жизни легли на мою мать тяжёлым бременем очень непростого ухода за восьмидесятикилограммовым младенцем. Она это испытание выдержала с честью. А Яша умер около года назад – неожиданно, от инфаркта – в Нью-Йорке. От «старой Винницы» остались уже, в основном, только разрозненные воспоминания. 2014
|